Камилла наливала себе чай и садилась на кровать к Полетте, поправив ей одеяло. Они ждали, когда уберутся Франк и Филибер, включали телевизор и смотрели «Магазин на диване». Восторгались, хихикали, высмеивали наряды рекламных зазывал, а Полетта, так и не привыкшая к евро, удивлялась дешевизне жизни в Париже. Время переставало существовать, день тянулся бесконечно - от чаепития до «Monoprix», от «Monoprix» до газетного киоска.
Им казалось, что они в отпуске. В первом за долгие годы для Камиллы и первом - но за всю ее жизнь! - для Полетты. Они хорошо ладили и понимали друг друга с полуслова. Дни удлинялись, и обе женщины молодели.
Камилла стала, говоря языком официальных инстанций, сиделкой. Это «звание» очень ей подходило, а свое полное медицинское невежество она компенсировала прямотой и недвусмысленностью выражений, что раскрепощало их обеих.
- Давайте, Полетта, прелесть моя, не стесняйтесь…
Я потом вымою вам задницу под душем…
- Уверена?
- Конечно!
- Тебе не противно?
- Отнюдь.
Установка душевой кабины оказалась слишком сложным делом, и Франк соорудил специальную нескользящую ступеньку, чтобы бабушке было легче влезать в ванну, куда ставился старый стул с подпиленными ножками, Камилла стелила на сиденье махровое полотенце и сажала на него свою питомицу.
- Боже… - стонала она, - но меня это смущает… Ты не можешь себе представить, как мне неловко, что тебе приходится это делать…
- Перестаньте…
- Неужели тебе не противно это старое тело? Не противно? Правда?
- Знаете, я… Думаю, у меня другой подход… Я… Я прослушала курс анатомии, я нарисовала множество обнаженных тел, и натурщики были вашими ровесниками, и даже старше, так что целомудренная застенчивость - не моя проблема… Не знаю, как вам объяснить поточнее. Знаете, когда я смотрю на вас, то не говорю себе: ага, морщины, и сиськи обвисли, и живот дряблый, и седые волосы на лобке, и колени узловатые… Не сочтите за оскорбление, но ваше тело интересует меня отдельно от вас. Я думаю о работе, о технике, о свете и контурах тела… Вспоминаю некоторые картины… Безумных старух Гойи, аллегории Смерти, мать Рембрандта, его пророчицу Анну… Простите, Полетта, все, что я вам говорю, ужасно, но… Знаете, я смотрю на вас холодным отстраненным взглядом!
- Как на интересную зверушку?
- Можно сказать и так… Как на достопримечательность…
- И что?
- И ничего.
- Ты и меня нарисуешь?
- Да.
Они помолчали.
- Да, если вы позволите… Я хочу рисовать вас, пока не выучу наизусть. Пока вы не перестанете меня замечать…
- Я позволю, конечно, позволю, но… Ты ведь даже не моя дочь… Ох, как же мне неловко…
В конце концов Камилла разделась и опустилась перед ней на колени на сероватую эмаль.
- Помойте меня.
- Что?
- Возьмите мыло, варежку и помойте меня, Полетта.
Она послушалась и, дрожа от холода на своей банной молитвенной скамеечке, протянула руку к спине девушки.
- Эй, трите сильнее!
- Боже, как ты молода… Когда-то и я была молодой. Конечно, не такой складненькой…
- Хотите сказать худой? - перебила ее Камилла, хватаясь руками за кран.
- Нет-нет, я, правда, хотела сказать «тоненькой»… Когда Франк впервые рассказывал мне о тебе, он все время повторял: «Ох, бабуля, она такая худая… Знала бы ты, какая она худая…», но вот теперь я на тебя посмотрела - и не согласна. Ты не худая - ты тонкая. Напоминаешь ту женщину из «Большого Мольна» [62] … Как ее звали? Напомни мне…
- Я не читала эту книгу…
- Она тоже была аристократкой… Ах, как глупо…
- Мы сходим в библиотеку и посмотрим… Давайте-давайте! Трите ниже! Нечего стесняться! Подождите, я повернусь… Вот так… Видите? Мы в одной лодке, старушка! Почему вы так на меня смотрите?
- Я… Этот шрам…
- Этот? Ерунда…
- Нет… Не ерунда… Что с тобой стряслось?
- Говорю вам - ничего.
С этого дня они больше ни разу не обсуждали, у кого какая кожа.
Камилла помогала ей садиться на унитаз, потом ставила под душ и намыливала, говоря о чем-нибудь постороннем. С мытьем головы получалось хуже. Стоило старой даме закрыть глаза, и она теряла равновесие, заваливаясь назад. Они решили взять абонемент в парикмахерскую. Не в своем квартале - им это было не по карману («Кто такая Мириам? - ответил им кретин Франк. - Не знаю я никакой Мириам…»), - а где-нибудь подальше, рядом с конечной автобуса. Камилла изучила по своему плану маршруты, ища место поживописней, полистала «Желтые страницы», выясняя расценки на еженедельную укладку, и выбрала маленький салон на Пиренейской улице, в последней зоне автобуса № 69.
По правде говоря, разница в ценах не оправдывала такой далекой поездки, но это была прелестная прогулка…
И вот теперь она каждую пятницу, на заре, в тот час, когда светлеет… и так далее, и тому подобное, усаживала растрепанную Полетту в автобус у окна, читала ей путеводитель по Парижу, а если они застревали в пробках, рисовала: парочку пудельков в пальтишках Burberry на Королевском мосту, ограду Лувра, букс и самшит на набережной Межиссери, фундамент Бастилии, надгробия и склепы Пер-Лашез… Когда ее подружка-старушка сидела под феном, она читала истории о беременных принцессах и покинутых певцах. Потом они обедали в кафе на площади Гамбетты. Не в «Le Gambetta» - это место было чуточку слишком пафосным на их вкус, - а в «Bar du metro»: там пахло табачным дымом, посетители напоминали разорившихся миллионеров, а у бармена был склочный характер.
Полетта, соблюдавшая режим, неизменно заказывала форель в миндальном соусе, а бессовестная Камилла наслаждалась горячим сэндвичем с сыром и ветчиной. Они заказывали вина - да - да! - и за милую душу выпивали. За нас! На обратном пути Камилла садилась напротив Полетты и рисовала те же самые вещи, но только увиденные глазами кокетливой налаченной старой дамы, которая не решалась прислониться к стеклу, чтобы не повредить свои великолепные лиловые кудряшки. (Парикмахерша - ее звали Иоанна - уговорила Полетту сменить цвет: «Ну что, согласны? Я возьму 'Opaline cendree'… № 34…» Полетта хотела взглядом посоветоваться с Камиллой, но та увлеченно читала историю о неудачной липосакции. «А это не будет выглядеть слишком уныло?» - забеспокоилась Полетта. «Уныло? - возмутилась Иоанна. - Да что вы! Это будет прелестно и очень живенько!»)
Она нашла точное слово: живенько. В тот день они вышли на улицу набережной Вольтера, чтобы кое-что купить, в том числе новую чашечку для разведения акварели в Sennelier.
