Но стоило ей обвести глазами маленькую темноватую комнату, как чувство покоя, только что владевшего ею, начало быстро улетучиваться. Пустой холодный камин, письменный стол – если, конечно, обшарпанный деревянный уродец с прямыми ножками может называться столом, – оловянный подсвечник. Свет из окна косо падал на голые половицы. Полоска красной парчи шириною всего в несколько дюймов была – вероятно, под видом занавески – привешена с одной стороны окна.

Джулия вздохнула. Ее руки все еще обнимали Эдварда, но сердце вдруг словно окаменело, и она уже сомневалась, была ли реальностью эта близость с Эдвардом.

– Мне пора, – прошептала она.

– Останься, – отвечал он, все так же щекоча губами ее шею. – Леди Тревонанс простит тебя, если сегодня ты не вернешься домой.

Когда Эдвард приподнялся на локте и заглянул ей в глаза, внутри у нее опять все перевернулось. Он потянулся к ней, и она ответила на его поцелуй.

Разумеется, она любит его и будет любить всегда.

Тогда в чем дело?..

Эдвард встал и ненадолго вышел в спальню, и Джулия легла на бок, подложив под щеку ладонь. Слезы, которых слишком много накопилось внутри, снова выкатились у нее из глаз и закапали в золото спутанных волос.

Больше она не могла тут оставаться. Она чувствовала, что должна уйти, и осознавала, что Эдвард не сможет этого понять. Через несколько минут он вернулся, и она отправилась в спальню, чтобы привести себя в порядок. Оправив платье и кое-как пригладив непослушные волосы, она еще некоторое время постояла посреди комнаты. Взгляд упал на износившееся покрывало на кровати. Ей чудилось, что сердце ее точно так же износилось и из него точно так же торчат нитки, как из этого покрывала. Но покрывало можно заштопать, а какими нитками ей теперь штопать свое сердце?

Когда она вернулась в гостиную, Эдвард стоял у окна к ней спиной и смотрел на улицу. В одной руке он держал шпагу острием вниз.

При виде этой шпаги у Джулии на долю секунды помутилось в глазах: она почти явственно увидела, как ее острие входит в человеческую плоть и из раны брызжет кровь.

Она попятилась и сглотнула подкативший к горлу ком.

Прочь, скорее прочь отсюда! – стучало у нее в висках. От страха ее дыхание сделалось прерывистым. Едва сознавая, что делает, она торопливо обошла диван и наклонилась к брошенной на полу шляпке.

– Я ухожу, – объявила она каким-то чужим, непривычно высоким голосом.

Эдвард удивленно обернулся и шагнул к ней.

– Нет! Ты не можешь так уйти.

– Но я же говорила тебе, что занята сегодня… – Она подняла синюю шляпку и отряхнула ее рукой в перчатке. – Я должна идти.

Он нахмурился и сделал еще один шаг в ее сторону.

– Джулия, – сказал он, положив шпагу на обшарпанный стол. – Я не понимаю тебя! И что, черт возьми, значит это «занята»?

– Ты мог бы при мне выбирать более пристойные выражения. – Не отводя взгляда от шпаги на столе, она неловко надела поднятую шляпку. – Пойми, что мне всегда придется выполнять свои обязательства перед ближними, как бы ни… Словом, мне надо идти. Я больше не могу тут находиться!

Метнувшись к двери, она повернула в замочной скважине ключ – раз, другой, третий. Но, в какую бы сторону она его ни вертела, он все время проскакивал, и дверь не отпиралась. Сзади послышались шаги, и пальцы Эдварда сжали ее руку выше локтя. Бросив ключ, Джулия выпрямилась и закрыла лицо рукой. Она силилась и не могла сдержать слезы.

– Джулия, родная моя, что с тобой?.. А-а, понимаю. Ты, верно, впервые столкнулась с войной! Конечно, война – это страшно. Но ведь я здесь, с тобой… и, слава Богу, целый и невредимый.

Он не поймет, подумала Джулия.

– Дело не в войне, – ответила она, уже зная, что не солжет, но и не скажет ему всей правды. – Просто… я не гожусь в офицерские жены. Раньше я думала, что лишь долг перед сестрами мешал мне поехать за тобою в Брюссель, но – ошибалась. Я… не могу жить в вечной тревоге, я слишком много смертей видела в своей жизни!

Она снова попыталась отпереть дверь, но ключ не слушался ее. Тогда Эдвард отвел ее руку, продвинул ключ чуть дальше в замочную скважину и повернул один раз. Дверь открылась.

Ее несколько удивило, что он не попытался остановить или переубедить ее, но размышлять об этом она не стала. Почти бегом она спустилась по лестнице, завязывая на ходу синие ленты своей шляпки, и распахнула наружную дверь. Глоток свежего влажного воздуха принес ей некоторое облегчение. Народу на улицах не убавилось, ждать экипажа было бесполезно, но Джулию это не очень заботило. Недолго думая, она повернула направо и пошла пешком: среди всеобщего шума и ликования вряд ли кто-то мог обратить внимание на одинокую женскую фигуру.

Сэр Перран, лорд Эрнекотт и мистер Локсхор молча смотрели, как Джулия свернула за угол и скрылась из глаз.

– Итак, господа, – тихо и торжественно произнес сэр Перран. – Соблаговолите ли вы подняться вместе со мною к моему племяннику?

– Да! – Лорд Эрнекотт уверенно кивнул.

– Признаться, я колебался, – сказал мистер Локсхор, – но теперь все мои сомнения развеялись. И это британский офицер, джентльмен, к тому же ваш родной племянник! Какая низость!.. Я готов быть вашим секундантом.