Манюэля Мори, карточку которого я нашел в картотеке, и отпечатки служанки, которая, по словам консьержки, приходила в квартиру вчера днем. Я забыл упомянуть о других отпечатках, ваших, комиссар.
— Значит, не оставили ни одного отпечатка?
— Ни одного, шеф. Можно сказать, профессиональная работа.
— Так это и есть профессионалы. В каком году заведена карточка на Мори?
— Четырнадцать лет назад.
— Ограбление?
— Да, во время отпусков ограблен частный особняк на авеню Ош.
— Сколько ему дали?
— Тогда ему еще не исполнилось восемнадцати лет, и это была первая судимость. Кроме того, решили, что он в ограблении не участвовал, а только был на подхвате. Кражу совершили пятеро.
— Что-то смутно припоминаю, хотя сам я этим делом не занимался.
— Он получил год тюрьмы…
— Есть какие-нибудь доказательства, что в его квартире, особенно в спальне, часто бывала женщина?
— Мы перетряхнули стенные шкафы буквально до нитки: никаких следов — ни пудры, ни крема, ни единого женского волоса.
— А покрытие на полу?
— Дорен, один из лучших в мире специалистов по животным и растительным волокнам. Это его конек.
Он больше часа изучал покрытие через лупу и собрал не больше трех десятков едва заметных обрывков нитей… Он работал над ними много часов… Я имею в виду шелковые нитки — очень стары, им, как минимум, триста лет, и Дорен готов поклясться, что они выдернуты из китайского ковра. Он продолжает расследовать свою находку, чтобы окончательно разрешить эту задачу.
Мегрэ нравилась атмосфера, царившая в этих комнатах под самой крышей, где можно было спокойно работать в стороне от посетителей.
Каждый знал, что он должен делать. Возле одного из слуховых окон стоял каучуковый манекен, к которому приходилось прибегать для воссоздания ситуации, когда, например, нужно было установить, в какой позе находился человек, получивший соответствующий удар ножом, или по положению тела жертвы определить траекторию пули.
— Если завтра обнаружите что-нибудь новое, сообщите Жанвье. Я еду в Бандоль.
Мере был не из тех, кто проводит отпуск на Лазурном берегу, и потому для него Бандоль казался чем-то сказочным.
— Вам там будет жарко, — только и пробормотал он.
Когда Мегрэ за ужином сообщил жене, что завтра едет в Бандоль, она улыбнулась и сказала:
— Я и так знала.
— Откуда?
— Только что по радио сообщили, что панихида состоится завтра в церкви Нотр-Дам-де-Лоретт, а погребение на кладбище в Бандоле… Что ты надеешься там обнаружить?
— Ничего конкретного. Может быть, какой-то след, пусть даже самый ничтожный… Собственно, причина, по которой я поеду туда и буду завтра утром присутствовать на заупокойной службе, одна и та же…
— Там будет жарко.
— Возможно, мне придется там переночевать… Все будет зависеть от самолета… Наверное, я не стану возвращаться в Париж поездом…
— Я приготовлю синий чемоданчик…
— Да. Белье и туалетные принадлежности. Больше ничего.
Ему было немного не по себе из-за того, что он ехал на юг за казенный счет, поскольку острой необходимости в этом не было. Скорее наоборот. Все шло к тому, что никаких улик он там не обнаружит.
Спал он спокойно, и когда мадам Мегрэ принесла ему кофе в кровать, он зажмурился от слепящих лучей солнца.
— Сейчас передавали, что сегодня в Марселе температура тридцать два градуса, — улыбаясь, заметила она.
— А в Париже?
— Двадцать шесть… Это самый теплый май за тридцать лет.
— Мой самолет улетает в двенадцать с минутами, не помню точно, билет покупал Жанвье. Перед тем как ехать в Орли, я еще успею заскочить на набережную Орфевр. Чемодан беру с собой.
— А когда и где ты будешь обедать?
— В крайнем случае перехвачу что-нибудь в Орли…
Он уже направился к двери, когда жена вдруг спросила:
— Ты меня не поцелуешь?
Пришлось вернуться.
— Только не волнуйся. Вот уже полвека я не летаю на одномоторных самолетах и не собираюсь обогнуть земной шар…
И все же ему было немного не по себе всякий раз, когда он расставался с женой больше чем на сутки.
Выйдя на улицу, он поднял голову, заранее зная, что жена будет стоять у окна.
И это было очень кстати, потому что она показала ему в окно синий чемодан, который он оставил в передней, и они встретились на полпути в подъезде.
В четверть десятого Жанвье вошел в кабинет комиссара.
— Говорят, вся улица запружена и церковь не сможет вместить всех желающих…
Мегрэ предвидел нечто подобное, но не настолько.
— По-прежнему нет новостей от Блохи?
— Нет. Этой ночью кто-то звонил Бланш Пигу в «Канарейку». Когда она вернулась в бар, она выглядела взволнованной, но почти сразу же к ней подсел клиент.
— В котором часу она вернулась домой?
— Около четырех утра…
— Тем хуже, — пробормотал Мегрэ себе под нос.
Он поискал номер телефона молодой женщины и набрал его. К его великому удивлению, она тут же сняла трубку.
— Кто говорит? — спросила заспанным голосом.
— Комиссар Мегрэ.
— Что-нибудь новое?
— У меня нет, а вот вам кто-то ночью звонил в «Канарейку». Кто именно?
— Это он, да…
— Он сказал вам, где прячется?
— Нет. Он хотел знать, в курсе ли вы его дел, вы или инспектор Луи… Я ответила, что в курсе… Тогда он спросил, сердитесь ли вы на него, и я сказала, что нет…
Она напоминала заспанную девчонку.
— Ведь это правда, что вы на него не сердитесь?
— Он по-прежнему боится?
— Да. Он еще спрашивал, не бродят ли незнакомцы возле дома. Потом поинтересовался: «Еще никого не арестовали?» Я ответила, что не знаю. «Даже не было обыска у Манюэля Мори?» — «По-моему, был, — сказала я. — Ко мне приходил комиссар Мегрэ с инспектором Луи, но они мне ничего подробно не рассказывали… Во всяком случае, меня круглые сутки охраняет полицейский».
— Он больше ничего не говорил? — спросил Мегрэ.
— Только то, что каждую ночь меняет пристанище…
