четырех часов.

— Я предпочел бы, чтобы вы разрешили мне не рассказывать эту историю. К тому же это меня не касается и другие возьмут на себя труд поставить вас в известность.

— Моя сестра?

Г-н Альбер утвердительно кивнул.

— Добавлю только, что моя жена училась вместе с госпожой Фабьен в пансионе, что это ее лучшая подруга. Теперь, я думаю, вы согласитесь со мной, если я вам скажу, что как для вас, так и для нас…

— Благодарю вас…

— Минутку…

Ален уже направился к вешалке.

— Очевидно, раз мне не в чем вас упрекнуть, я должен уплатить вам жалованье за месяц.

Г-н Альбер хотел что-то добавить, но он смотрел на дверь, и чье-то присутствие, которое угадывалось там, мешало ему говорить. Он вынул банковские билеты не из своего кошелька, а из кассы, потому что это был расход, оплачиваемый конторой.

— Мне все это очень неприятно, — признался он вполголоса.

— Благодарю вас, господин Альбер. Я вас очень хорошо понимаю и отдаю себе отчет в том, что виноват перед вами.

Он не хотел при нем расплакаться, но чувствовал, что к глазам подступают слезы.

В мастерской г-н Эмиль повернулся к нему спиной.

— Картотека в полном порядке, — сказал Ален. — В левом ящике лежат текущие изменения в адресах. Список полный.

И это было все. Если бы не дверь, они, конечно, еще поговорили бы, но им пришлось просто пожать друг другу руки.

— До свидания, господин Альбер. И спасибо!

Ну да, спасибо. Он должен был поблагодарить его. Он неловко вышел, задев наличник двери, и, очутившись во дворе, поднял воротник пальто, шмыгнул носом и засунул руки в карманы.

Мокрый снег все еще падал, и у него не хватило мужества задерживаться на улице. Ему хотелось вытянуться дома на своей кровати, лечь, не поужинав.

Но мог ли он еще считать своим домом пансион «У трех голубей»? Типография и гостиница составляли в его понятии единое целое, одно было продолжением другого.

Сказать ли сейчас Мелани, что он потерял место? Поймет ли она, что это не по его вине? Что он делал все возможное, чтобы там остаться?

Можно было подумать, что на пути, по которому он шел, все стены были специально обклеены желтыми объявлениями. Никогда раньше он не замечал столько заборов, столько щитов с афишами. Эти желтые объявления выделялись на фоне старых, так как были недавно повешены. Ален увидел, как, несмотря на погоду, какой-то старый господин отмечал что-то в записной книжке.

Он чуть было не вошел во двор гостиницы, чтобы сразу подняться к себе в комнату, но побоялся обидеть Мелани, потому что всегда проходил через общий зал. И она каждый раз говорила с ним, сообщала ему меню. Это был спокойный час, когда зал почти пуст. Основная работа шла по утрам, пока не закрывался рынок. Только два-три старика играли в карты с дремлющим хозяином.

Он позвонил в дверь, спустился по ступенькам и увидел, что толстая хозяйка выходит из кухни. Глядя на нее, он тут же понял, что в его отсутствие здесь что-то произошло.

— Ах, это вы, мой милый, — сказала она, бросая тряпку в раковину.

Она часто называла его так, и это звучало очень ласково, чуть-чуть снисходительно.

— Зайдите на минутку сюда. — Она пошла вперед по направлению к столовой, где была только Ольга, которая заканчивала накрывать на столы.

— Оставь нас, доченька, — обратилась она к Ольге. Мелани сделала то, чего никогда себе не позволяла: она села в комнате, предназначенной для постояльцев. Усевшись как будто для долгого разговора, она сделала ему знак сесть напротив нее. На столах уже были приготовлены салфетки с нумерованными кольцами, а также бутылки с вином, а на них прикреплены имена клиентов.

— Я думаю, вы еще ничего не знаете? Он сразу не нашелся что ответить, а она, приложив палец к губам, прошептала:

— Молчите! Не нужно говорить громко. Она наверху… Мелани подвинула свой стул так, что ее колени коснулись колен Алена.

— Когда она приехала час назад, я еще не слышала о том, что произошло. По правде говоря, я и ее не знала. Видела как-то на улице, но не узнала бы.

— В котором часу возвращается мой брат?» — спросила она, даже не поздоровавшись. Она вышла из такси, но не отпустила машину. Я угадала, кто она, по некоторому сходству с вами. Она вернулась и спросила, могу ли я предоставить ей комнату возле вашей, а когда я спросила, на какой срок, ответила, что не знает. Выглядела она как-то странно, все лицо измазано. До этого она плакала, потому что краска потекла с ресниц, а губная помада размазалась по лицу.

«Дело в том, что у меня немного комнат», — сказала я ей.

«В таком случае, — спросила она, — может быть, вы согласитесь поставить мне кровать в комнате брата?»

Я и не собиралась доставлять вам такую неприятность, понимаете? Я подумала о такси, которое ожидало ее. Я просто болею, когда вижу, что счетчик вертится впустую. Тогда я сказала ей: «Я все-таки дам вам комнату, а дальше посмотрим, когда вернется господин Ален». Она заставила поднять наверх два очень тяжелых чемодана. Мне кажется, она бросилась на кровать, не раздеваясь. Немного погодя она позвонила и попросила Ольгу принести ей чего-нибудь крепкого. Погодите! Не ходите пока к ней. Она попросила не стопку, а бутылку. Бьюсь об заклад, она сейчас спит.

Ален слушал все это как во сне, не реагируя. Хозяйка положила руку ему на колено, и он чувствовал сквозь ткань ее тепло.

— Вот она бы лучше уехала с матерью в Париж! Тогда по крайней мере не наделала бы вам неприятностей. Эту историю я узнала минут пятнадцать назад от человека, который все видел. Он только что ушел. Это рассыльный из бакалейной лавки, что как раз напротив дома, где это.., произошло. Ведь вы знаете дом доктора Фабьена, не так ли?

Он уже давно не проходил мимо этого дома. Большое четырехугольное здание XVII века с очень высокими окнами и крыльцом с несколькими ступенями. Особняк находился на Дворцовой улице, а сад, в глубине которого Фабьен построил свою клинику, выходил прямо в городской парк.

Напротив дома — бакалейная лавка с двумя витринами, где всегда лежали груды лимонов, апельсинов и бананов, потому что хозяева были испанцами.

— Не знаю, почему они были так неосторожны и что произошло до этого. Говорят, госпоже Фабьен это давно надоело. Простите, что говорю вам такие вещи, но в городе всем это уже известно, и лучше, чтобы вы были в курсе дела. Фабьен всегда был бабником. Думаю, жена его не очень этим интересовалась и уже примирилась со своим положением. Но при условии, чтобы ей ничто не угрожало. Вы понимаете? День — одна, неделю — другая, не так уж важно, лишь бы она чувствовала себя уверенно на своем месте. И пока ваш отец был здесь — поймите меня правильно, — это было для нее чем-то вроде гарантии. Но вот сегодня вечером, когда совсем стемнело и только витрины бакалейной лавки освещали часть тротуара, доктор вернулся домой на машине. Он не поставил ее, как обычно, перед крыльцом, а отъехал на два дома дальше, в темноту. Потом поднялся к себе взять что-нибудь или предупредить, что не вернется к ужину. Рассыльный из бакалейной лавки утверждает, что госпожа Фабьен караулила его, стоя у окна, за занавесками. А тут как раз возвращались из школы его дочери. Они узнали автомобиль отца и подошли к нему. В машине сидела ваша сестра. Она ждала Фабьена. Оказывается, он таскал ее повсюду за собой. Неизвестно, рассказали ли об этом девочки, вернувшись домой. Видимо, да. И разразился огромный скандал. Эктор, рассыльный, говорит, что за занавесками, словно марионетки, заметались тени. Важно еще, и не все это знают… Дайте мне договорить, мой милый мальчик, и не плачьте. Важно то, что госпожа Фабьен, урожденная Гото, гораздо богаче своего мужа, и клинику он выстроил на ее приданое. Она кажется вялой и бесцветной, но я по опыту знаю, что такие женщины становятся страшными, когда сорвутся с цепи. Он же принадлежит к породе людей, которые не могут отказать себе в удовольствии, но потом пугаются