выступил против этого течения М.Ю.Левидов, утверждая, что ничего «общенародного» в этой поэзии нет, что она «вызвана искусственно, родилась в душных петроградских редакциях, специально для потехи бар». Сводя суть этого явления к особенностям языка, к злоупотреблению диалектизмами, он писал: «Конечно, со временем надоест и эта забава, перестанет потешать и этот очередной фокус петроградской литературы. Клычковы, Клюевы и Есенины не страшны для истинной поэзии, далекой от великосветских салонов, чуждой поискам „народных“ слов» («Журнал журналов», Пг., 1915, № 30, 11 ноября, с. 8–9). Еще резче выступил Н.О.Лернер. В статье «Господа Плевицкие», расценивая Н.А.Клюева и Есенина как нечто единое, принципиальных различий не имеющее, он утверждал: «Оба, в особенности Есенин, не чужды поэтических настроений, оба воспринимают красоту мира, но оба плывут в мутной струе отравляющего наши грозные дни шовинизма и оба до мозга костей пропитались невыносимым националистическим ухарством. Трудно поверить, что это русские, до такой степени стараются они сохранить «стиль рюсс», показать «национальное лицо» <…> Есенин не решается сказать: «слушают ракиты». Помилуйте: что тут народного? А вот „слухают ракиты“ — это самое нутро народности и есть. «Хоровод» — это выйдет чуть не по-немецки, другое дело „корогод“, квинтэссенция деревенского духа. Г.Клюев тоже не скажет «теперь», а „теперича“, и вместо «душистый» непременно „духмяный“, „духмянистый“, чтобы читателю ажно в самый нос шибануло (у г. Есенина — „духовитый“). Оба щеголяют «народными» словами, как военный писарь «заграничными», и обоих можно рекомендовать любознательным людям для упражнения в переводах с «народного» на русский. <…> Есенин <…> до того опростился и омужичился, что решительно не в состоянии словечко в простоте сказать: „синь сосет глаза“, „лижут сумерки золото солнца“, „в пряже солнечных дней время выткало нить“, и даже смиренная полевая кашка носит „ризу“» («Журнал журналов», Пг., 1916, № 10, февраль, с. 6). Обильное цитирование стихотворения «Гой ты, Русь, моя родная…» ясно показывает, где именно критик усмотрел «невыносимое националистическое ухарство».
Контрастность, диаметральная противоположность оценок этого стихотворения не уменьшались и не сглаживались все последующие годы жизни поэта. Если в 1918 году И.А.Оксенов так комментировал последнюю строфу стихотворения: «У кого раскрыт слух к таинственным, родным голосам природы, и глаза умеют смотреть и видеть, а главное — сердце умеет чуять и разгадывать — тот не променяет своей радостной веры, уже обретенного исполнения самых неясных желаний души — на призрачное блаженство „вечных символов“» (журн. «Записки Передвижного общедоступного театра», Пг., 1918, вып. 15, декабрь, с. 7), если Н.М.Тарабукин опять-таки прежде всего об этом же четверостишии писал: «Это не патриотизм, ибо патриотизм — мировоззрение. Это — просто
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф неизвестен. Датируется по помете в наб. экз. 1914 г. Стихотворение, видимо, входило в число тех, что были привезены Есениным в Петроград в его первый приезд в марте 1915 г.: оно было передано автором в Еж. ж., либо когда он в первый раз пришел в редакцию 12 марта 1915 г., либо в канун отъезда из Петрограда 27 апреля, поскольку следующая партия стихотворений была прислана Есениным из КонС.А. Тинова и поступила в редакцию лишь 1 сентября 1915 г.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф неизвестен. Датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Беловой автограф — РГАЛИ, без даты, выполнен по старой орфографии. Стихотворение датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Беловой автограф — РГАЛИ, без даты, с дарственной надписью Ю.И.Юркуну, исходя из этого может быть отнесен предположительно к октябрю-ноябрю 1915 г. — времени начала их знакомства. Стихотворение датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
