лет...

Иоганна тихо посмеивается. Отец останавливается и глядит на нее в упор.

Иоганна. Я ведь предупреждала, что вы ничего не поймете!

Взгляд отца становится жестче.

А как, вы думаете, я веду себя с Францем? Тоже лгу.

Отец. Вы?

Иоганна. Не раскрываю рта, чтобы не солгать.

Отец (поражен; почти обескуражен). Но вы... вы ненавидите ложь.

Иоганна. Всегда ненавидела.

Отец. Тогда — зачем же...

Иоганна. Вот так: все время лгу. Вернеру — молча; Францу — словами.

Отец (очень сухо). Мы договаривались о другом.

Иоганна. Да, о другом.

Отец. Вы были правы: я ничего не понимаю. Вы действуете против своих интересов.

Иоганна. Против интересов Вернера.

Отец. Они же и ваши.

Иоганна. Я уже запуталась. (Молчание.)

Отец (в смятении, затем приходит в себя). Вы перешли в другой лагерь?

Иоганна. Нет никакого лагеря.

Отец. Хорошо. Слушайте меня: Францу можно сочувствовать, и мне понятно ваше желание пощадить его. Но вы должны прекратить это!.. Если вы не сумеете подавить жалость, которую испытываете к нему.

Иоганна. Мы безжалостны.

Отец. Кто это — мы?

Иоганна. Я и Лени.

Отец. Лени — совсем другое дело. Вы же, моя невестка, можете называть ваше чувство каким угодно словом, но прекратите лгать моему сыну, иначе вы погубите его.

Иоганна улыбается.

(Более резко.) У него одно стремление — бежать от всего. Когда вы напичкаете его вашей ложью, он не вынесет и погибнет.

Иоганна. У меня нет времени губить его. Я уезжаю.

Отец. Когда и куда?

Иоганна. Завтра; все равно куда.

Отец. Вместе с Вернером?

Иоганна. Не знаю.

Отец. Что же, бегство?

Иоганна. Да.

Отец. Но почему?

Иоганна. Два языка, две жизни, две истины, вы не находите, что это слишком много для одного человека? (Смеется.) Сироты Дюссельдорфа... я не в силах заставить себя забыть о них.

Отец. Что это? Еще одна ложь?

Иоганна. Для того, кто там, наверху, — это правда. Обездоленные дети, умирающие в лагере с голоду. Они должны во что бы то ни стало существовать, и они преследуют меня. Вчера вечером я чуть было не спросила Вернера, возможно ли их спасти. (Смеясь.) Здесь это ничего не меняет, но там наверху...

Отец. Что наверху?

Иоганна. Я себе самый злейший враг. Мой голос лжет, мое лицо выдает меня. Я рассказываю, как наша семья голодает, чуть ли не при смерти. А поглядите — неужто я произвожу впечатление истощенного человека? Если бы Франц замечал это...

Отец. Но ведь он видит вас?

Иоганна. Он меня еще не разглядел. (Будто про себя.) Предатель. Вдохновенный. Убежденный. Говорит, его слушают. Вдруг он замечает свое отражение в зеркале; через всю его грудь — надпись, единственное слово, которое огласят, если он замолчит: предательство. Вот кошмар, подстерегающий меня ежедневно в комнате вашего сына.

Отец. Этот кошмар преследует всех. Дни и ночи.

Пауза.

Иоганна. Разрешите задать вам вопрос.

Отец кивает.

Зачем я вам нужна? Зачем вам понадобилось вмешивать меня во всю эту историю?

Отец (с досадой). Вы теряете разум, невестка, — вы сами вмешались.

Иоганна. Откуда вы знали, что я соглашусь?

Отeц. Я не знал.

Иоганна. Зачем вы лжете? А еще упрекаете меня во лжи. Шесть дней — немалый срок, у меня было время разобраться во всем. (Пауза.) Семейный совет был созван для меня одной.

Отец. Нет, дитя мое, — для Вернера.

Иоганна. Для Вернера! О! Вы умышленно напали на него, зная, что я буду его защищать. Правда, мне самой пришло в голову поговорить с Францем. Вернее, вы навели меня на эту мысль; припрятав ее, вы играли со мной, пока она не захватила меня. Разве неправда?

Отец. Я в самом деле хотел, чтобы вы встретились с Францем по хорошо известным вам причинам.

Иоганна (с жаром). По неизвестным мне причинам. (Пауза.) Когда вы нас столкнули лицом к лицу, мне стало ясно, что он ни о чем не хочет знать, вы даже не предупредили меня, что довольно одного слова, чтобы убить его.

Отец (с достоинством). Иоганна, я ничего не знаю о моем сыне.

Иоганна. Ничего. Кроме того, что он избегает всего и мы нашей ложью помогаем ему. Бросьте! Вы играете наверняка: вы даже в лице не изменились, а я ведь вам говорю, что одно слово может убить его.

Отец (улыбаясь). Какое же слово, дитя мое?

Иоганна (смеясь ему в лицо). Изобилие.

Отец. Что?

Иоганна. Любое слово, которое его убедит, что мы — самое богатое государство в Европе. (Пауза.) Вы не очень удивлены, как я вижу?

Отец. Нет. Вот уже двенадцать лет, как по некоторым фразам Франца мне стало ясно, что страх за судьбу своей страны, некогда охвативший его, прошел бесследно. Тогда он был убежден, что Германию хотят стереть с лица земли, и удалился, дабы не быть свидетелем ее гибели. Будь в ту пору возможно предугадать облик грядущей Германии, он был бы исцелен моментально. Спасти его сейчас труднее: он втянулся в эту жизнь, свыкся с ней; Лени