жесткий, с подозрением). А что я совершил, Лени?
Лени (вскрикнув). Франц! Если ты не будешь защищаться, они тебя доконают.
Франц. Что я делал, Лени?
Лени (беспокойно и уже сдаваясь). Ну как же... Я только что говорила об этом...
Франц. Нет, Лени, у тебя не то было сейчас на уме... (Пауза.) Что я совершил?
Долгая пауза. Оба глядят друг другу в глаза.
Лени (первая отводя взгляд). Хорошо. Я проиграла: забудь обо всем. Я буду защищать тебя без твоей помощи: я к этому привыкла.
Франц. Ступай прочь! (Пауза.) Если не уйдешь, объявляю забастовку — замолкну. Ты знаешь, я могу молчать два месяца.
Лени. Знаю. (Пауза.) А я не могу. (Подходит к двери, отодвигает засов, поворачивает ключ.) Вечером принесу тебе еду.
Франц. Бесполезно: я не открою тебе.
Лени. Дело твое. А мое — принести тебе обед.
Он не отвечает.
(У выхода, Крабам.) Если он не откроет, спокойной ночи, мои милые! (Закрывает за собой дверь.)
Франц, один.
Переждав мгновение, он подходит к двери; все его движения выдают человека, чувствующего опасность. Выражение напряженности исчезает с его лица, лишь после того как он задвигает железный засов и запирает дверь. Он становится спокойным, почти добродушным, но именно с этого момента он кажется еще более безумным. На протяжении всей сцены слова его обращены к воображаемым Крабам. Это не монолог, а диалог с невидимым собеседником.
Франц. Не доверяю этому свидетелю. Допрашивать лишь в моем присутствии и согласно моим указаниям. (Пауза. С видом человека спокойного, усталого. Тон нарочито ласковый.) Она утомительна? Да... да... Действительно утомительна. Но какой темперамент! (Зевая.) Основная ее обязанность — не давать мне заснуть. (Зевает.) Вот уже двадцать лет, как длится полночь этого века. Не так-то легко всю долгую полночь держать глаза открытыми. Нет, нет: всего лишь минутная сонливость. Со мной это бывает, когда я один. (Дремота одолевает его.) Не надо было отсылать ее. (Покачнулся, выпрямился резким движением, военным шагом подходит к столу. Берет ракушки и бросает в портрет Гитлера, кричит.) Осада! Хайль! Осада! Хайль! Осада! (Вытягивается по струнке «смирно». Щелкает каблуками.) Я солдат, фюрер. Плохо будет, если я засну, это серьезно, это очень серьезно — покинуть пост. Клянусь тебе, что не засну. Включайте фары, вы там! Полный свет, прямо в морду, в глаза, тогда сразу проснешься. (Чего-то ждет.) Посижу минутку... (Садится, голова покачивается, глаза полусонные.) Розы... О! Как это прекрасно... (Резко встает, опрокидывая стул.) Розы? Если я приму букет, меня отметят на карнавале. (Крабам.) Постыдный карнавал! Ко мне, друзья, я слишком много знаю, меня хотят загнать в яму, это великое искушение! (Подходит к ночному столику, достает таблетки и грызет их.) Тьфу! Дорогие слушатели, прошу отметить мои новые позывные: «Д. П. К.» De profundis clamavi! [2] Слушайте все! Скрипите! Скрипите! Если вас не будет слышно, я засну. (Наливает бокал шампанского, пьет, проливая на мундир. Рука его безжизненно опускается и повисает вдоль туловища, не выпуская бокал.) А тем временем век продолжает свою скачку... Они набили мне голову ватой. Туман. Все бело. (Мигая.) Туман стелется по полям... Он защищает их. Они ползут. Сегодня ночью прольется кровь.
Отдаленные выстрелы, крики, топот ног. Франц погружается в сон. Глаза его закрыты. Открывается дверь, из туалета выходит фельдфебель Герман, подходит к Францу. Тот, не открывая глаз, поворачивается к публике. Фельдфебель отдает честь и вытягивается.
Франц, фельдфебель Герман.
Франц (не открывая глаз, глухим голосом). Партизаны?
Фельдфебель. Человек двадцать.
Франц. Убитые есть?
Фельдфебель. Нет. Двое раненых.
Франц. У нас?
Фельдфебель. У них. Их заперли в сарай.
Франц. Приказ вы знаете. Идите.
Фельдфебель (смотрит на Франца в нерешительности и с раздражением). Слушаюсь, господин лейтенант. (Отдает честь, повернувшись кругом, выходит.)
Пауза. Голова Франца опускается на грудь. Он издает страшный крик и просыпается.
Франц, один.
Франц (внезапно просыпается и растерянно смотрит на публику). Нет! Генрих! Генрих! Я сказал — нет! (С трудом поднимаясь, берет со стола линейку, ударяет по пальцам левой руки, словно повторяя заученный урок.) Разумеется — да. (Ударяет линейкой.) Я один несу ответственность за все. Что она сказала? (Применяя к себе слова Лени.) Я делал то, что желал, и желал того, что делал. (С видом затравленного зверя.) Заседание от двадцатого мая три тысячи пятьдесят девятого года, лейтенант Франц фон Герлах. Не выбрасывайте на свалку мой век, не выслушав меня до конца. Зло, господа судьи, Зло было нашим единственным сырьем. Его перерабатывали на наших очистительных заводах. А законченной продукцией было Добро. В
