Я осторожно вернулся к бомбе, стал ее осторожно поглаживать и издавать утешающие звуки. Она была красная от ржавчины и черная от разложения, пахла сыростью и отбрасывала конусовидную тень. Я пошел вдоль линии тени по песку, через камни и обнаружил себя смотрящим на маленького Пола, счастливо плескавшегося в луже, бьющего по воде большим плоским куском дерева размером почти с него самого. Я улыбнулся и позвал его:

— Видишь эту штуку? — спросил я. Это был риторический вопрос. Пол кивнул, уставившись на меня большими глазами. — Это колокол. Такой, как в городской церкви. Звук, который мы слышим по воскресеньям, понимаешь?

— Да. Слазу после завтрака, Фланк?

— Что?

— Звон слазу после восклесного завтлака, Фланк. — Пол слегка ударил меня по колену своей пухлой ручкой. Я кивнул:

— Да, правильно. Колокола звенят. Они большие пустые внутри куски металла, наполненные звоном и они выпускают его воскресным утром после завтрака. Вот что это.

— Завтлак? — Пол посмотрел на меня снизу вверх, сильно нахмурив бровки. Я терпеливо покачал головой.

— Нет, колокол.

— К — это колокол, — спокойно сказал Пол, кивая, и уставился на ржавый цилиндр, вероятно, вспомнив старую азбуку. Пол был умный мальчик, отец собирался послать его в школу, когда придет время, и уже начал учить с ним алфавит.

— Правильно. Ну, наверно, этот колокол упал с корабля или его принесло наводнением. Я знаю, что мы сделаем. Я пойду в дюны, а ты ударишь по колоколу своей деревяшкой, и мы посмотрим, смогу ли я его услышать. Сделаем так? Хочешь? Звон будет очень громкий, и ты можешь испугаться. — Я нагнулся, чтобы мое лицо было на одном уровне с лицом Пола. Он яростно потряс головой и задрал нос:

— Нет! Не испугаюсь! — закричал он. — Я… — он уже собрался обойти меня и ударить по бомбе куском дерева, он уже поднял его над головой и замахнулся, когда я протянул руку и обхватил его за талию.

— Не сейчас, — сказал я. — Подожди, пока я отойду подальше. Это старый колокол и в нем мог остаться только один хороший звук. Ты же не хочешь потратить его впустую?

Пол рванулся, выражение его лица, казалось, говорило: он не против потратить впустую что угодно, если при этом он ударит колокол своим куском дерева.

— Холосо, — сказал он и прекратил вырываться. Я его отпустил.

— Но я могу удалить оцень, оцень сильно?

— Изо всех сил. Когда я махну с верхушки дюны. Хорошо?

— Мозно мне поплобовать?

— Пробуй, ударив по песку.

— Мозно бить по лузам?

— Да, бей по воде. Хорошая мысль.

— Мозно бить по этой лузе? — Он указал палкой на круглое озерцо около бомбы. Я покачал головой:

— Нет, колокол может рассердиться.

Он нахмурился:

— Колокола умеют селдиться?

— Да. Я ухожу. Ты очень сильно ударишь, а я буду очень внимательно слушать, хорошо?

Он потряс головой:

— Холосо.

— Отлично. Я быстро. — Я повернулся и медленно побежал в дюны. Спина моя чувствовала себя странно, Я посмотрел вокруг, нет ли кого поблизости. Никого не было, только несколько чаек кружилось в небе, по которому плыли рваные облака. Когда я обернулся и посмотрел через плечо, я увидел Пола. Он все еще стоял около бомбы, держал палку обеими руками и изо всех сил шлепал ею по песку, подпрыгивая и крича. Я побежал быстрее, перепрыгивая через камни на твердый песок, через линию прилива на сухой золотой песок, потом на траву ближайшей дюны. Я взобрался на ее верхушку и посмотрел туда, где стоял Пол, маленькая фигурка на фоне зеркал луж и влажного песка, выделяясь на фоне наклоненного металлического корпуса. Я постоял, подождал, пока он заметит меня, последний раз посмотрел по сторонам, помахал высоко поднятыми над головой руками и упал на землю.

Пол выглядел как далекая куколка, которая дергалась, прыгала и размахивала руками, настойчиво стуча по боку бомбы. Я слышал его крики над шепотом травы на ветру. “Черт”, — сказал я и подпер рукой щеку, и тут Пол после быстрого взгляда в мою сторону начал атаковать нос бомбы. Он влупил по бомбе, я убрал руку из-под щеки, приготовившись прижаться к земле, когда Пол, бомба, маленькое озерцо вокруг нее и все остальное внутри круга диаметром приблизительно десять метров внезапно исчезло внутри растущей колонны песка, пара и летящих камней, на мгновение, на ослепительно короткую первую секунду освещенную изнутри вспышкой взрывчатки.

Поднимающаяся колонна расцвела и поплыла в сторону, начиная опадать, ударная волна качнула дюну подо мной. Краем глаза я заметил множество мелких песчаных лавин, сходящих с высыхающих склонов ближних дюн. Звуковая волна пошла дальше, похожая на треск и ворчание грома. Я смотрел на постепенное расширение от центра взрыва круга всплесков на лужах, когда поднятый песок вернулся на землю. Колонна газа и пыли, зачернив песок под собою, была развеяна ветром, у ее основания появилась дымка, похожая на ту, которую иногда можно видеть под тучей в начале дождя. Я увидел воронку.

Я сбежал к подножию дюны. Я стоял в приблизительно пятидесяти метрах от еще дымившейся воронки. Я не стал внимательно рассматривать обломки, которые валялись вокруг нее, косясь на них краем глаза, желая и не желая увидеть кровавое мясо или рваную одежду. Звук взрыва вернулся неясным эхом, отразившись от холмов за городом. Край воронки был отмечен большими осколками камня, вырванными из материнской породы под песком, они стояли вокруг воронки как сломанные зубы, указывающие в небо или покосившиеся. Я видел, как далекое облако, рожденное взрывом, плыло по ветру над заливом, исчезая, потом я повернулся и побежал к дому изо всех сил.

Теперь я уже знаю, что это была немецкая пятисоткилограммовая бомба, сброшенная подбитым “Хейнкелем 111”, который пытался вернуться на норвежский аэродром после неудачной атаки на базу летающих лодок, располагавшуюся на берегу залива. Мне нравится думать, что зенитка из моего бункера попала в самолет, заставила пилота отступить, сбросив бомбы.

Верхние края тех больших обломков камня до сих пор выглядывают над поверхностью давно вернувшегося песка, и они составляют Воронку, самый удачный монумент бедному мертвому Полу: проклятый каменный круг, где играют тени.

Мне опять повезло. Никто ничего не видел, и никто не мог поверить, что я сделал это. Тогда я был полон горя, раздавлен виной, Эрику пришлось постоянно наблюдать за мной, так мастерски я играл свою роль (хотя это только мое мнение). Мне нравилось обманывать Эрика, но я знал — это необходимо, я не мог сказать ему, что я сделал, он бы не понял почему я это совершил. Он бы ужаснулся и, очень вероятно, мы бы никогда больше не были бы друзьями. Поэтому мне пришлось играть убитого горем, обвиняющего себя ребенка, а Эрику пришлось меня утешать, пока отец был мрачен и задумчив.

На самом деле мне не понравилось, как Диггс задавал мне вопросы о случившемся, я даже подумал, что он мог и догадаться, но кажется, мои ответы его удовлетворили. Дело не облегчалось тем, что я должен был называть моего отца дядя, а Эрика и Пола кузен, поскольку отец хотел обмануть полицейского относительно моего происхождения на случай, если Диггс решит навести справки и обнаружит, что я не существую официально. Легенда была такая. Я — сирота, сын давно погибшего младшего брата отца и на острове провожу затянувшиеся каникулы, а вообще я перехожу от родственника к родственнику, пока решается моя дальнейшая судьба.

В любом случае, я пережил трудный период, и даже море помогло мне, придя сразу после взрыва и смыв все следы, которые я мог оставить, за час до того, как Диггс прибыл из деревни.