Кристобаль. Значит – заметано?
Мать. Заметано.
Кристобаль. Смотри, не то при мне – дубина, а от нее знаешь что бывает.
Мать. Ой! Да что уж я такого сделала?
Кристобаль. Ага! Боишься!
Мать
Кристобаль. Говори: боюсь.
Мать. Боюсь!
Кристобаль. Говорите: дон Кристобаль уже укоротил мне хвост.
Мать. Дон Кристобаль уже укоротил мне хвост.
Кристобаль. И твоей дочери укорочу.
Мать. Но все-таки…
Кристобаль. Я тебе дам деньгу из кучи, что мавр наклал на лугу, а ты отдашь мне дочь Роситу и благодари за сделку, ибо я беру переспелку.
Мать. Ей же двадцать лет.
Кристобаль. Я сказал, что она переспелка, – значит, так оно и есть. Но все же она ничего себе девица. Как это вы говорите?…
Мать.
Кристобаль.
Мать.
Кристобаль. Вот именно, я женюсь потому, что донья Росита – это боккато ди кардинали.[1]
Мать. Ваша милость знает по-итальянски?
Кристобаль. Нет. Однако в молодости я служил у некоего дона Панталеоне во Франции и в Италии. Впрочем, то, что было со мной, вас не касается. Трепещите! Все должны трепетать передо мной, трепетать, карахорум!
Мать. Я уже трепещу!
Кристобаль. Ну то-то! Позови Роситу.
Мать. Роситаааа!
Росита.
Кристобаль.
Мать. Хочешь замуж?
Росита. Хочу.
Мать. Хочешь жениться?
Кристобаль. Хочу.
Мать. О, только не обижайте ее. Ах, как жалко мне доченьку!
Кристобаль. Дуй к священнику.
Поэт. Видали? И все же лучше, если все мы над этим посмеемся. Луна – белая орлица. Луна – курица- несушка. Для бедняков луна – каравай хлеба, для богатеев – белый атласный пуфик. Но дону Кристобалю и донье Росите не до луны. Конечно, если бы режиссер пожелал, дону Кристобалю привиделись бы водяные девы, а донья Росита в третьем действии могла бы украсить волосы инеем, ибо снег означает невинность. Но хозяин театра держит действующих лиц в железном сундучке и показывает их только шелкогрудым сеньоритам с придурковатыми носами и бородатым кабальеро, которые шляются в клуб и говорят: ка-рам- ба! А на самом деле дон Кристобаль вовсе не такой и донья Росита тоже.
Режиссер. Эй, кто это там мелет вздор!
Поэт. Я говорю, что они уже женятся.
