– Смогу я в качестве литератора попасть в Скапа-Флоу?
– Нет.
– Смогу я в качестве литератора получить польского переводчика?
– Нет.
– Ну так на кой черт мне значиться литератором?
– Я переведу вас, – сказал Бентли. – Ваше место в прессбюро.
– Один молодой нахал там, в бюро, глядит на меня словно на дерьмо кошачье, – пожаловался автор «Нацистской судьбы».
– Он перестанет, как только вы прикрепитесь к нему. Позвольте спросить, раз уж вы тут, вы не взялись бы написать для нас книгу?
– Нет.
– Нет? Ну что ж, желаю вам благополучно добраться до Скапа-Флоу… Он не попадет туда, – добавил Бентли, как только корреспондент закрыл за собой дверь. – Ни за что не попадет, можете быть абсолютно уверены. Вы читали его книгу? Чрезвычайно глупая книга. Он утверждает, что Гитлер тайно женат на еврейке. Не знаю, чего он там еще понапишет, если пустить его в Скапа-Флоу.
– А что он скажет, если его не пустят?
– Не сомневаюсь – что-нибудь очень оскорбительное. Но мы не будем за это отвечать. По крайней мере, я так думаю.
– Джефри, когда вы говорите «известный левый писатель», означает ли это, что, если фашисты придут у нас к власти, я окажусь в их черных списках?
– Ну конечно, дорогой коллега.
– Они творили чудовищные вещи над левыми интеллигентами Испании.
– Ну да.
– И творят сейчас в Польше.
– Да, так говорят у нас в отделе печати.
– Я понимаю.
Тут на минуту заглянул архимандрит. Он с величайшей охотой брался написать книгу о происках стран оси в Софии.
– Вы думаете, – это поможет привлечь Болгарию на нашу сторону? – спросил Бентли.
– Я плюю в лицо болгаров, – ответил его высокопредодобие.
– Я уверен, что он смог бы написать очень хорошую автобиографию, – сказал Бентли, когда святой отец ушел. – В мирное время я бы заключил с ним договор.
– Джефри, вы серьезно полагаете, что я попаду в черный список как левый интеллигент?
– Совершенно серьезно. Вы откроете список. Вы, Парснип и Пимпернелл.
Эмброуз вздрогнул при звуке знакомых имен.
– Им-то что, – сказал он. – Они в Америке.
Безил и Эмброуз встретились при выходе из министерства. Они задержались на минуту, наблюдая живую сценку объяснения между автором «Нацистской судьбы» и полисменом у проходной; оказалось, американец в припадке раздражения разорвал клочок бумаги, по которому его впустили, и теперь его не хотели выпускать.
– Ему можно посочувствовать, – сказал Эмброуз. – Не то это место, где бы мне хотелось проторчать до конца войны, – Мне предложили здесь работу, – соврал Безил.
– Нет, это мне предложили работу, – ответил Эмброуз.
Они пошли вместе сумрачными улицами Блумсбери.
– Как поживает Пупка? – после некоторого молчания спросил Безил.
– После вашего исчезновения она прямо-таки воспряла духом. Пишет картины, как паровоз, – Надо будет заглянуть к ней как-нибудь. Последнее время я был занят. Вернулась Анджела. Куда мы идем?
– Не знаю. Мне некуда идти.
– Это мне некуда идти.
На улице уже тянуло вечерней прохладой.
– На прошлой, не то позапрошлой неделе меня чуть было не произвели в гвардейские бомбардиры, – сказал Безил.
– Когда-то один мой большой друг служил в бомбардирах капралом.
– Не заскочить ли нам к Трампингтонам?
– Я не виделся с ними целую вечность.
– Ну так поехали. – Безилу нужно было, чтобы кто-нибудь заплатил за такси.
Войдя в маленький дом на Честер-стрит, они застали там только Соню. Она укладывала вещи.
– Аластэра нет, – объяснила она. – Ушел в армию – рядовым. Ему сказали: таким старым офицерского звания не дают.
– Боже мой, как это напоминает четырнадцатый год!
– Я выезжаю к нему. Он под Бруквудом.
– Вам там будет чудесно рядом с Некрополем, – сказав Эмброуз. – Прелестнейшее место. Господи боже, три пивных да кладбище, прямо среди могил. Я спрашивал у буфетчицы, сильно ли нагружаются родственники умерших, и она сказала: «Нет. Вот когда приходят снова, посидеть на могилке, тогда, похоже, им без этого трудно». А еще, знаете ли, у артели бывших военнослужащих есть там особое место для погребений. Если Аластэр отличится, его могут сделать почетным членом…
Эмброуз болтал без умолку. Соня укладывала вещи. Безил искал взглядом бутылки.
– Выпить нет?
– Все упаковано, милый. Ты уж извини. Но ведь можно куда-нибудь пойти.
Чуть позже, когда с упаковкой было покончено, они прошли по затемненным улицам в бар. Там к ним присоединилось еще несколько знакомых.
– Мой проект аннексии Либерии никого не заинтересовал.
– Скоты.
– У людей нет воображения. А принимать подсказку от постороннего они не желают. Понимаешь ли, Соня, война становится чем-то вроде огороженных мест на ипподроме только для членов клуба. Если у тебя нет значка, тебя просто не впускают.
– Мне кажется, и у Аластэра было такое же ощущение.
– Ладно, война будет затяжной. Спешить некуда. Подожду, пока не подвернется что-нибудь занятное.
– Боюсь, от этой войны ничего такого ждать не приходится. Вот и весь их разговор, думал про себя Эмброуз; о работе да о том, какой будет война. Война в воздухе, война на измор, танковая война, война нервов, пропагандистская война, война а глубокой обороне, маневренная война, народная война, тотальная война, нераздельная война, война неограниченная, война непостижимая, война сущностей без акциденций и атрибутов, метафизическая война, война в пространстве-времени, вечная война… Всякая война – абсурд, думал Эмброуз. Не нужна мне их война. Меня война не прищемит. Но будь я одним из них, думал Эмброуз, не будь я евреем-космополитом, мармеладным папашкой, не будь я олицетворением всего того, что имеют в виду фашисты, говоря о «дегенератах», не будь я единичным, трезво мыслящим индивидом, будь я частью стада, одним из них, нормальным и ответственным за благополучие моего стада, прах меня раздери, думал Эмброуз, так бы я и стал рассиживать и разглагольствовать о том, какой будет война. Я бы сделал ее войной на мой лад. Я бы что есть мочи принялся убивать и топтать то враждебное стадо. Еж вас забодай, думал Эмброуз, уж в моем-то стаде никто из животных не шнырял бы в поисках занятной работы.
– Берти надеется устроиться контролером горючего на Шетландских островах.
– Элджернон отправился в Сирию с чрезвычайно секретным заданием.
– Бедняга Джон пока еще без места.
Мать честная, думал Эмброуз, ну и стадо.
Опадали листья, город затемнялся все раньше и раньше, осень перешла в зиму.
ГЛАВА ВТОРАЯ
