- Сжальтесь... Скажите хоть слово, - задыхаясь попросил он. - Хоть одно слово...

И вдруг - он едва удержался, чтобы не воскликнуть: «Вы сбрили бороду, падре?» Родригес и сам удивился, как могла прийти ему в голову такая дикая мысль. В прошлом Феррейра - учитель Феррейра - носил бороду; пышная и холеная, она придавала всему его облику особенное достоинство. Но сейчас лицо его было тщательно выбрито, и Родригес почувствовал, что не в силах оторвать глаз: голые губы Феррейры выглядели чудовищно непристойно.

- Мне нечего вам сказать.

- Вы лжете себе, учитель.

- Я лгу? А что еще мне осталось?

Разговор шел на португальском, и переводчик даже привстал, весь подавшись вперед, чтобы не пропустить ни слова. Пара кур вспорхнула с земли на веранду, шумно захлопав крыльями.

- Вы здесь давно?

- Почти год.

- Где мы?

- В храме Сайсёдзи.

При слове «Сайсёдзи» старый монах, восседавший, как каменный Будда, оживился и посмотрел на Феррейру.

- А меня держат в темнице. В окрестностях Нагасаки. Где, толком и сам не знаю.

- За городом, в Сотомати.

- Чем вы тут занимаетесь, падре?

Черты Феррейры исказились; он нервно потер гладко выбритый подбородок.

- Достопочтенный Савано изволит писать трактат, - ответил за него переводчик.

- По приказу правителя я перелагаю на японский язык наставление по астрономии, - поспешно сказал Феррейра, словно стараясь опередить переводчика. - Да, я тружусь. Я приношу пользу. Я полезен народу этой страны. Японцы преуспели во многих науках, но в астрономии и медицине они нуждаются в знаниях европейцев - таких, как я, например. Разумеется, у них есть китайская медицина, но опыт западной хирургии им тоже весьма полезен, так же как и познания в астрономии. Поэтому я заказал капитану голландского судна оптические стекла и зрительную трубу. Да, я нужен этой стране. Я приношу ей пользу!

Родригес ошеломленно смотрел на говорившего без умолку Феррейру. Что с ним? Откуда такая словоохотливость? Хотя, пожалуй, можно было понять его желание уверить Родригеса, что он нужен Японии. Ведь речи Феррейры предназначались не только священнику, но также и переводчику с бонзой. А кроме того, без сомнения, ему страстно хотелось оправдаться перед самим же собой. «Я нужен этой стране. Я приношу ей пользу!»

Родригес с грустью смотрел на Феррейру. Единственное желание, всепоглощающая страсть служителя Божьего - быть нужным людям. Горе пастырю, если овцы его не нуждаются в нем. И Родригес понял, что Феррейра, отрекшись, все же не смог побороть этой старинной привычки; он был жалок, как неразумная мать, сующая грудь своему выросшему дитяте.

- И вы счастливы? - прошептал Родригес.

В глазах Феррейры вновь вспыхнул злой огонек.

- Счастье все понимают по-разному.

«Когда-то вы рассуждали иначе», - подумал священник, но ничего не сказал: у него вдруг пропало желание говорить. В конце концов не ему осуждать Феррейру, не ему судить его за предательство. Зачем лить смолу на открытую рану? Переводчик всунул ухмыляющуюся физиономию между Родригесом и Феррейрой.

- Он говорит правду. Он в самом деле полезен для нас. Мы даже дали ему японское имя - Савано Тюан. Кстати, достопочтенный Савано трудится еще над одним сочинением, где опровергает учение Дэуса и успешно доказывает его ложность. Он так и назвал этот труд «Кэнгироку» - «Записки о лжи».

На сей раз Феррейра оказался не столь проворен. Отвернувшись, он с притворным вниманием стал разглядывать суетившихся кур.

- Господин губернатор прочел его сочинение и остался весьма доволен. - Переводчик повернулся к Родригесу: - Я бы и вам посоветовал ознакомиться с ним - на досуге.

Теперь было ясно, зачем так пылко и так многословно Феррейра твердил о переводах из астрономии. Каждый день по приказу Иноуэ он должен садиться за стол и писать о ложности вероучения, которому посвятил свою жизнь... Родригесу представилась согбенная спина Феррейры, склонившегося над чистым листом.

- Жестоко... - пробормотал он.

- Жестоко?..

- Да! Я не знаю пытки страшнее.

Феррейра быстро отвернулся, но священник успел заметить, что он плачет. Черное кимоно... Каштановые волосы, стянутые по-японски в пучок на затылке... Имя - Савано Тюан! И он еще жив! Господи, Ты молчишь... Такая невыносимая мука, а Ты все молчишь?

- Савано Тюан! Мы привезли сюда падре Родригеса не для того, чтобы вы пускались в дискуссии. - Переводчик взглянул на монаха. - Настоятель тоже спешит. Приступайте к делу.

Пыл Феррейры сразу угас. Слезинка еще сверкала у него на ресницах, но он как-то сник и, казалось, даже стал меньше ростом.

- Мне поручили уговорить вас отречься, - устало сказал он. - Взгляните!

Он показал маленький, сморщенный, точно след от ожога, шрамик за ухом.

- Это называется «яма». Вас связывают по рукам и ногам, так, что вы не можете шевельнуться, и подвешивают вниз головой. - Переводчик изобразил притворный ужас. - А для того, чтобы вы не умерли сразу, за ушами делают маленькие надрезы. Кровь вытекает из вас по капле. Господин Иноуэ сам изобрел эту пытку!

Родригес вспомнил мясистое лицо правителя Тикуго, увидел, как он прихлебывает горячую воду, обхватив руками пиалу, как кивает, слушая его доводы, улыбается тонкой умной улыбкой... Когда пытали Иисуса, царь Ирод пиршествовал за убранным цветами столом...

- Послушайте, падре. Вы единственный португальский священник в Японии. Но вы в наших руках и больше не можете проповедовать. Теперь вы никчемный человек. - Переводчик прищурился и заключил почти ласково: - Но вспомните, что говорил достопочтенный Тюан - он переводит из астрономии, он помогает больным... Он нужен людям. А вы... Вы должны сделать выбор. Что достойнее - праздно прожить остаток бессмысленной жизни в темнице или, отрекшись для виду, творить благие дела? И еще. Настоятель говорил об этом и господину Савано: истинное милосердие есть отречение от себя самого. Мы придаем слишком большое значение различиям в вероучениях, забывая о том, что и Будда, и Христос оба учат служению людям - в этом они едины. Неважно, какому Богу ты поклоняешься. Важно, следуешь ли ты Истинной Добродетели. Савано пишет об этом в «Записках о лжи».

Переводчик умолк и посмотрел на Феррейру, ища поддержки. Прощальные солнечные лучи освещали худую старческую фигуру в черном кимоно. Родригес не находил в этом новом Феррейре черты своего обожаемого учителя, перед которым преклонялись семинаристы. Но в сердце его не было места презрению - оно разрывалось от мучительной жалости к человеку, в котором убили душу.

- Двадцать лет... - тихо сказал Феррейра, избегая взгляда Родригеса, - двадцать лет я отдал миссионерской работе. И я знаю эту страну лучше вас.

- Двадцать лет вы были Провинциалом Японии и добились блистательного успеха, - с воодушевлением сказал священник, желая ободрить Феррейру. - Я с восхищением читал ваши донесения отцам ордена.

- Что ж, а теперь перед вами миссионер, признающий свое поражение.

- В нашем деле не может быть поражений. Пусть мы умрем, но на смену нам, рискуя жизнью, придут новые миссионеры!

- И неминуемо попадутся! - вставил переводчик. - А значит, опять будет литься невинная кровь. Сколько раз повторять вам: из-за ваших эгоистичных фантазий гибнут японцы. Падре, оставьте нашу страну в покое!

- Я отдал двадцать лет миссионерской работе, - повторил Феррейра бесцветным голосом. - И наконец