зачем я только родился на свет?!

Внезапно вопль оборвался, потом донесся опять, но уже глухо, издалека. Священнику вспомнилось, как почитали Китидзиро крестьяне на Гото. Да, в мирные времена он мог бы стать добрым христианином.

- Зачем я явился на свет... Зачем я явился на свет...

Священник заткнул пальцами уши, чтобы не слышать этот тоскливый, собачий, пронзительный вой.

Да, он отпустил грехи Китидзиро, но не от чистого сердца. Он просто исполнил свой долг - оттого и осталась во рту эта терпкая горечь. Ненависть уже угасла, но он не забыл вкуса вяленой рыбы и нестерпимую жажду. И не мог подавить в себе отвращения к Китидзиро.

«Что делаешь, делай скорей». Он никогда не мог постичь этих слов. И не только их, но и роли Иуды в жизни Христа. Зачем Господь назвал своим учеником человека, который предаст его? Почему делал вид, что не ведает о его черных помыслах? Может быть, он сам позволил Иуде предать - для принесения искупительной жертвы?

И все же... И все же, если Бог есть любовь, отчего Он покинул Иуду в его смертный час? Иуда, раскаявшись, удавился - и, отвергнутый всеми, низринулся в вечную тьму.

Эти вопросы не давали Родригесу покоя еще в семинарии, они мучили его и потом, выплывая из недр сознания, словно грязные пузыри из болотной трясины. Он упорно гнал нечестивые мысли, осквернявшие его веру. Но сейчас они обступили его плотной стеной.

Священник вздохнул. Грядет Страшный суд. Человеку не дано постичь сокровенные тайны Писания. Но он жаждал знать. Он стремился постичь. «Сегодня вы отречетесь»,- сказал ему переводчик. А Господь предрекал Петру: «...Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня»47. Но до рассвета было еще далеко, и не пришло еще время кричать петухам.

Что это? Снова храп? Точно со скрежетом крутятся мельничные жернова. Священник сполз на залитый мочой пол, трясясь от бессмысленного хохота. Непостижимое создание - человек! Какой-то болван храпит в свое удовольствие, не ведая страха смерти. Спит, как свинья, раскрыв пасть, и в ус себе не дует. Родригес даже вообразил физиономию этого стражника. Заплывшая жиром багровая рожа пьянчужки, пышущая здоровьем и силой, но было в этом лице нечто жуткое и злодейское. Не утонченная жестокость аристократа, а грубая варварская беспощадность простолюдина к беспомощному, бессловесному существу. Священник встречал подобных парней в деревнях Португалии и прекрасно знал их натуру. Вот и этот таков же - ему и в голову не приходит, какие страдания он принесет своей жертве. Это такие убили Его, прекраснейшего из сынов человеческих!

В такую ночь, главную ночь в его жизни, он должен слушать столь непотребные, гнусные звуки! Кровь бросилась ему в голову. Он не потерпит этого надругательства.

Священник оборвал смех и замолотил кулаком в стену, но стражник не пробудился. Так же спали Его ученики в Гефсиманском саду, когда Он тосковал и скорбел рядом с ними. Родригес еще неистовей заколотил по стене. Где-то отворилась дверь, по двору застучали торопливые шаги: кто-то бежал к нему.

- Что случилось, падре? Что такое? - послышался голос переводчика, вкрадчивый, мурлыкающий - как у кошки, забавляющейся своей жертвой.- Испугались, да? Ох-хо-хо, пора уж вам образумиться... Скажите одно словечко, и все уладится. «Я отрекаюсь». Вам сразу станет легко-легко... Спокойно... Ну!

- Нет, я не это хотел сказать. Я не могу выносить этот храп!

Повисла недоуменная тишина.

- Храп? Ах, вот вы о чем... Слыхали, Савано? Падре решил, что это храп!

Священник не предполагал, что и Феррейра тоже здесь, рядом.

- Савано, объясните ему.

И Родригес услышал знакомый голос. Когда-то он слышал его каждый день. Сейчас он был скорбным и тихим:

- Это не храп. Это стенания христиан, подвешенных в «яме».

Феррейра стоял, опустив голову. Переводчик бесцеремонно заглянул в щель и долго смотрел во тьму, но изнутри не доносилось ни звука.

- Не умерли же вы там?.. - с беспокойством проговорил он. Потом досадливо прищелкнул языком. - Впрочем, вряд ли. Христианин не может сам оборвать свою жизнь, данную Богом. Савано! Остальное - за вами.

Он круто повернулся, и вскоре его шаги замерли в отдалении.

Феррейра продолжал молчать, опустив голову. Тело его словно парило во мраке, не касаясь земли; оно было бесплотным и тонким, как лист бумаги. Казалось, его не ухватишь рукой.

- Послушайте! - тихо позвал он. - Эй, вы меня слышите?

Священник молчал, и Феррейра снова окликнул его.

- Проведите рукой по стене... Там должна быть надпись... Ее вырезал я. Laudate Eum. Ищите на правой стене, если ее еще не стесали... Посередине. Ну что, нашли?

Но Родригес молчал. Черная тьма глухою стеною отделяла его от Феррейры.

- Я тоже провел ночь в этой клетке, - сказал Феррейра. - И не было в моей жизни ночи темнее и холоднее, чём та.

Священник рассеянно слушал признания Феррейры.

О, он понимал, как беспросветна была та ночь. Но он должен был выдержать искус - ибо Феррейра рассчитывал на сострадание.

- Я тоже слушал этот хрип. Я слушал стенания мучеников, подвешенных в «яме».

В наступившей тишине отчетливо разносились клокочущие звуки. Да, то был не храп, а прерывистые стоны задыхающихся в агонии людей.

...Рядом с ним страдали, роняя на пол капли крови, японские христиане. А он не догадался. Он не вознес молитвы - он смеялся над ними! Эта мысль ошеломила Родригеса. Он хохотал! В своей гордыне он возомнил, что только он, один в этой кромешной ночи, разделяет страдания Господа. Но кто-то принимал худшие муки - к вящей славе Христовой. «И ты мнишь себя служителем Божьим? Пастырем, внемлющим страдания своих агнцев?» - услышал он Голос.

- Господи! - не помня себя, вскричал он. - Почему Ты насмеялся надо мной?

- Хвалите Его, - упрямо повторил Феррейра. - Я вырезал эти слова на стене. Ну, нашли? Поищите еще!

- Я их давно нашел! - в бешенстве крикнул священник. - Довольно, молчите! Вы не смеете произносить эти слова!

- Не смею?.. Что ж, конечно, вы правы. После той ночи я уже не мог возносить хвалу Господу. Я отрекся не потому, что не выдержал пыток. Три дня... Три дня висел я вниз головой в яме, наполненной нечистотами, но не отрекся. Я отрекся... Ну как, вы готовы? Так знайте: я отрекся, слушая стоны этих несчастных, которым Господь не помог ничем. Я молился до исступления, но Господь отвернулся от них.

- Замолчите!

- Хорошо. Молитесь! Но помните, что они терпят такие страдания, которые вам и не снились. Они висят здесь со вчерашнего дня. За что? А вы - вы спокойно взираете на их муки. И Господь - Он тоже бездействует!

Священник зажал ладонями уши. Но голос Феррейры и хриплые стоны просачивались сквозь пальцы. Довольно! Довольно! Боже, Боже. Ты должен, Ты должен сказать свое слово. Докажи, что Ты - сама справедливость, благо, любовь. Докажи, что Ты всемогущий!

Мрачная тень сомнения, словно огромная птица, накрыла его своим крылом. Он вспомнил казнь христиан. Бог молчал в то дождливое утро. Он молчал и в солнечный полдень, когда погиб одноглазый. Но тогда Родригес сумел примириться с этим. Нет, скорее ему удалось не поддаться сомнениям. Но теперь он больше не мог.

«Почему, слыша эти протяжные стоны, Ты безмолвствуешь?»