сборе. В адмиральской каюте, несмотря на раскрытые окна, было душно. Свечи мерцали тускло. Федор Федорович сел у стола и огляделся.

На месте были все: капитан бригадирского ранга Голенкин и семнадцать капитанов кораблей и фрегатов. Из этих семнадцати капитанов — не все друзья. Кое-кто (он доподлинно знал) недолюбливал командующего Черноморским флотом, контр-адмирала Ушакова.

Кое-кому не нравится ушаковская строгость и деловитость: что адмирал не дает покоя ни днем, ни ночью — все артиллерийское да парусное ученье, что сует свой нос в каждый корабельный дек, что уж больно носится с заботами о матросе. Такими недовольными были капитаны Карандино, Демор, Винтер — чужие морю и чужие России люди.

Карандино — пронырливый венецианец — подобострастно смотрел на адмирала, готовый ловить каждое его слово, чтобы потом, за спиной Ушакова, исказить его замечания, представить всё в смешном виде. Ушаков, например, потребовал, чтобы палубы при утренней уборке опрыскивались уксусом. Карандино переделал по-своему: адмирал требует, чтобы палубу мыли уксусом. И возмущался: где же это видано — мыть палубу уксусом!

Лысый Демор, насупившись, хлопал сонными глазами. Был откровенно недоволен тем, что его подняли среди ночи с койки.

Винтер высокомерно-презрительно поджал сухие губы…

Черт с ними! Своих-то, надежных, больше!

Вон Голенкин, Языков, Шишмарев, Елчанинов, Баранов, Кумани, Веленбаков, Заостровский.

Впрочем, Винтер, Демор и Карандино служили на таких ветхих кораблях, что их все равно в дело не брать. Пусть остаются в Севастополе для работы на берегу.

Откашлялся, готовясь говорить. Приказывать умел, говорить же был не мастак. Разговаривать не любил.

— Наш недавний поиск к анатолийским берегам напугал султана. Сегодня ввечеру капудан помчался со всем флотом к Кавказу. На кораблях полно народа, — стало быть, повез десант. Видно, хочет напасть с востока. Нам надобно поспешить. На рассвете снимаемся с якоря. Дальше в море — меньше горя! — закончил он своей любимой поговоркой. — К походу готовы? Команды на месте? Пресной водой налились? Провизии, дров достаточно? — строго глянул он на господ капитанов, будто не знал, что Черноморский флот в любую минуту готов выйти в море.

— Готовы, ваше превосходительство, — услужливо выскочил вперед Карандино.

— Готовы! — послышалось со всех сторон.

— В остающееся время еще раз проверить все: запасной рангоут, такелаж. Смотреть, хорошо ли закреплены пушки. Осмотреть все самому капитану. Не лениться. Не пренебрегать никакой мелочью! У тебя, Ознобишин, фонари в порядке? Свечи уже обожжены?

— Обожжены, ваше превосходительство!

— А на «Несторе» швабры есть? Или опять нечем будет растирать просыпанный порох?

— Есть, — покраснел капитан Шишмарев.

— Пробки, доски, сермяжное сукно для заделки пробоин чтоб были. Ежели приведет бог сразиться с врагом — драться по-русски, по-черноморски! Всё. Ну, час добрый!..

Ушаков встал.

Вечером 7 июля 1790 года Ушаков с Черноморским флотом подошел к Керченскому проливу. Крейсеры, посланные Ушаковым вперед на разведку, обнаружили вчера весь большой флот капудана Гуссейна в Анапе. Сомнений больше не оставалось: турки готовились высаживать на восточном берегу Крыма большой десант.

Солнце закатилось в тучу. Море стало мрачным — черным и холодным. Ветер выл в снастях. Стали на якорь милях в десяти восточнее мыса Такла. После спуска флага и молитвы на кораблях все затихло, — люди устали за день.

Артиллеристы спали тут же, на верхней палубе, у своих пушек. Отовсюду слышался храп.

Не спалось только Ваське Легостаеву. Васька в первый раз был в плавании и в первый раз готовился к бою. Все дни после выхода из Севастополя его укачивало. Лишь сегодня стало как будто легче. Над ним потешались товарищи:

— Э, Васька, видать, ты с якоря илу не едал!

За Ваську вступился старый канонир Андрей Власьич:

— Привыкнет. Спервоначалу у всех на воде ноги жидки, — утешал он. — Ты из каких краев, милый?

— Тверской…

— Что и говорить, водный человек! — улыбнулся старик.

— У нас, дяденька, воды много: озера Селигер, Пено, может, слыхали?.. Опять же реки: Тверда, Молога, Мета, Цна… И Волга от нас течет…

— Ну, Волгу-то у вас курица вброд переходит!

Теперь Васька ворочался с боку на бок. Слышал, как пробило четыре склянки, как кто-то во сне громко сказал: «Да не трекай, тяни!»

Корабль «Рождество Христово» однообразно покачивался. В борт мерно билась волна. Так же однообразно, противно скрипела в блоке какая-то снасть.

Легкая дрема уже сковывала веки, когда близкие голоса вспугнули ее.

— Ежели за ночь ветер не переменится, то он будет у них, у турок… — громко сказал кому-то ходивший по шканцам вахтенный лейтенант.

Сон опять пропал. Васька повернулся на другой бок.

— Что ты, парень, все крутишься, как рыскливая посудина? — вполголоса беззлобно заворчал лежавший рядом Власьич и широко зевнул: — Охо-хо!..

— Блохи, дяденька…

Власьич знал, какие такие блохи перед первым боем. Поддержал:

— Забрели, проклятущие. Палуба завсегда чистая, ни блошки, а днем посыпали песочком на случай боя, вот они и зашевелились.

Ваське хотелось поговорить. Он несмело вступил в разговор:

— Захолодало что-то…

— Верно, холодом потянуло. Нонче все к берегу медуз гнало — это к холоду.

— Ветер какой нехороший…

— Чем нехороший? Ветер ровный, брамсельный.

— Ежели ветер не переменится, то басурману будет сподручнее: турок будет на-ветре! — повторил Васька слышанные слова.

Ему хотелось знать, что скажет на это Андрей Власьич, с мнением которого он очень считался.

— А нам что на-ветре, что под ветром — все едино! — ответил Власьич. — Я при Федонисье был в бою. В аккурат два года тому назад, в июле месяце. У турок, брат, все было: и кораблей, почитай, втрое больше нашего и ветер, а все равно Федор Федорыч их расколошматил!

— А правда ль, дяденька, что у него, у турка, все борта скрозь медью обшитые? Что его никакое ядро не берет?

— Что ты, что ты! Спросонья мелешь, аль как? Кто тебе такую ерунду сказывал?

— В Севастополе. Печник-татарин… Крымчак…

— Знает твой печник! Обшит один киль, чтоб червь не точил, — это верно, — сердито сказал Власьич.

Старый канонир помолчал. Потом, почесываясь, добавил спокойнее:

— Ты, главное, парень, ничего не трусь. В первый бой идешь, тебе разное оказывается. Сам знаю… Только помни: не море топит, а лужа! Меньше ты слушай, что иной языком полощет… «Печник»! Знаем мы