зарисовывала виды крымских берегов, городов и бухт.
Осторожному Ушакову любознательность миледи показалась подозрительной. Ведь всем было известно, что в турецком флоте служит много англичан. И только слепой не видел, что эта «путешественница» была, попросту говоря, шпионкой.
Федор Федорович поделился своими опасениями с Марко Ивановичем, но Войнович выслушал Ушакова и, глядя в сторону, сухо заметил: «Его превосходительство контр-адмирал Мордвинов знает, что делает!»
А когда эта «путешественница» уезжала из Крыма в Константинополь, Мордвинов дал ей специальный фрегат, который доставил миледи Кравен к турецким берегам, а Войнович салютовал ей.
Отдавал ли Мордвинов себе отчет в том, что он делает, или нет, но все то, что делал Мордвинов, Ушакову не нравилось.
— Ну-с, с чем изволили пожаловать, сударь? — обратился к Ушакову Мордвинов, когда иностранец наконец ушел.
Вопрос был неуместен: вызов Потемкина шел через Черноморское правление, и Мордвинов должен был бы знать о нем.
— Прибыл по вызову его светлости, но князь уехал, может быть, он передал вам, ваше превосходительство, относительно меня?
— Нет, не передавал, — ответил Мордвинов, разглядывая какие-то бумаги на столе.
— Что же делать? — невольно вырвалось у Федора Федоровича.
Пухлые губы адмирала скривила снисходительная улыбка:
— Не печальтесь: князь может утром вспомнить о вас, а к вечеру — забыть!
Ушаков вспыхнул.
— Вряд ли! — резко сказал он. — Видимо, придется ждать…
Глаза Мордвинова сразу стали злыми.
— Ждать нельзя. В Севастополе вы нужны больше, чем здесь! Извольте, господин капитан, немедленно отправляться к вверенному вам кораблю! — отрезал Мордвинов, недовольно двигаясь в кресле.
Сразу стало ясно: старший член Черноморского адмиралтейского правления не жалует капитана бригадирского ранга Федора Ушакова.
Делать было нечего, — приходилось возвращаться в Севастополь несолоно хлебавши.
«Ну и гусь! — думал о Мордвинове взбешенный Ушаков. — Это мой враг, но, кажется, враг поумнее и пострашнее Войновича!»
Когда Потемкин вернулся в Херсон и узнал, что Мордвинов не позволил Ушакову обождать его, князь сильно разгневался и сделал Мордвинову строгий выговор.
Потемкин давно раскусил Мордвинова. Он видел, что адмирал, несмотря на свое английское морское образование и большое самомнение, никудышный моряк, что он сухой и бездушный формалист.
Светлейший так и писал ему:
«Я вам откровенно скажу, что во всех деяниях Правления больше формы, нежели дела.
Есть два образца производить дела: один, где все возможное обращается в пользу и придумываются разные способы к поправлению недостатков, тут, по пословице, и шило бреет; другой, где метода наблюдается больше пользы; она везде бременит и усердию ставит препоны».
Конечно, об этом выговоре узнал и Ушаков.
И остался им весьма доволен.
V
Еще с начала весны Потемкин приказал Войновичу начать боевые действия против турок на море, чтобы помочь сухопутной армии, осаждавшей Очаков. Но Войнович под разными предлогами оттягивал выход эскадры в море. Он, очевидно, не мог забыть свой неудачный прошлогодний поход и был доволен тем, что турки хоть не тревожат его в Севастополе.
Ушакова возмущала эта откровенная трусость Войновича, это постыдное бездействие Севастопольского флота.
Он знал турок и их флот, — недаром десять лет назад плавал в Средиземном море, бывал у них в самом Константинополе. Он знал, что турки храбры в бою: их корабли легче потопить или сжечь, чем заставить сдаться. Знал, что Севастопольский флот малочисленнее и слабее турецкого: русские корабли приходилось строить наспех из сырого, невыстоявшегося леса, они не обшиты медью и тяжелы на ходу.
Но Ушакова не страшило все это: он надеялся на мужество и выучку своих матросов и офицеров.
— Как это можно? Наши сухопутные войска бьют врага, а мы сидим здесь, словно мыши в норе! — возмущался Ушаков. — Мы ведь ни разу не дрались с турками на море! Мы не помогаем нашей армии. Зачем же тогда Черноморский флот? Пора сбить с турок спесь! Довольно им быть хозяевами в этом Кара-денгизе!
— Федор Федорович, но посудите сами, — оправдывался Войнович, — ведь капудан получил еще подкрепление из Константинополя. У него уже двадцать линейных кораблей, а у меня осталось только два! У нас крупнее шестидесятишестипушечных нет, а у него пять восьмидесятипушечных. Да у капудана на одних восьмидесятипушечных почти столько же пушек, как у меня на всей эскадре! — захлебывался Войнович.
— Но ведь вот Алексей Орлов имел при Хиосе девять линейных кораблей против шестнадцати Гассан-бея и все-таки победил!
— Так у Орлова только вдвое меньше было судов, а не вдесятеро! Я не хочу рисковать флотом! У меня одна голова на плечах!
«Да и та не бог весть какая!» — подумал Ушаков и сказал:
— Если не рискуете вы, тогда позвольте мне, ваше превосходительство!
— То есть как это? — не понимая, выпучил глаза Войнович.
— Как начальник авангарда, я приму бой на себя. Я поведу, а вы только помогайте!
— Хорошо, — ответил удивленный контр-адмирал.
— Но с одним условием.
— С каким?
— Вы дадите приказ эскадре, чтобы она во время боя следовала бы всем моим движениям, движениям передовых кораблей.
— Хорошо, — нехотя согласился Войнович.
— Значит, мы выйдем… послезавтра!
— Послезавтра!
Ушаков заторопился к себе. Оставалось двое суток, — можно еще подготовиться.
Вся надежда у него на своих моряков: на быструю, четкую постановку парусов и меткую стрельбу артиллеристов. Федор Федорович всегда уделял этому много внимания. И кроме того, он верил в то, что его новый метод ведения боя оправдает себя.
VI
18 июня 1788 года Севастопольский флот наконец вышел в море. Эскадра состояла из двух 66- пушечных кораблей, десяти фрегатов и двадцати четырех мелких судов. Войнович держал флаг на корабле «Преображение господне», Ушаков — на своем «Св. Павле».
— Как-то в этот раз будет плавание? — с тревогой гадали оставшиеся на берегу: слишком хорошо
