заплакать в церкви – значит признаться в своем бессилии перед Ним. Как ни смешно, но тогда Джо казалось особенно важным, чтобы никто не заподозрил его в том, что он смирился с жестокостью законов, которые управляют миром.
Торопясь, он покинул церковь, и никто никогда не обвинил Джо в том, что акт вандализма в отношении церковного имущества – его рук дело. Впрочем, никакой вины он за собой все равно не чувствовал, но, как и раньше, поступком своим не гордился.
Некоторое время Джо вел себя как безумный, но потом пришло время отправляться в колледж. Там он почти не выделялся, так как добрая половина студентов, опьяненных молодостью и свободой, тоже вела себя довольно буйно.
Мать Джо умерла три года спустя в возрасте сорока семи лет. Причиной этого был рак легких, поразивший лимфатическую систему. Донна никогда не курила, как не курил и Фрэнк, так что виноваты в ее смерти были скорее всего ядовитые пары бензина и других растворителей, которые она вдыхала в химчистке на протяжении многих и многих лет. Усталость и одиночество, несомненно, тоже сделали свое дело, так что для Донны смерть стала избавлением от страданий.
В ночь ее смерти Джо сидел рядом с ее больничной койкой, то и дело меняя холодные компрессы на воспаленном горячечном лбу или кладя в пересохший от жара рот матери кусочки колотого льда, когда она просила об этом. Донна была в сознании, однако время от времени она принималась бессвязно бормотать что-то, вспоминая о вечеринке 'Рыцарей Колумба' «'Рыцари Колумба' – консервативная католическая общественная организация в США» с угощением и танцами, на которую Фрэнк водил ее, когда Джо было всего два года – за десять месяцев до аварии и ампутации. На вечере был настоящий оркестр из восемнадцати музыкантов, которые играли настоящую танцевальную музыку, а не модный в те времена рок-н-ролл, и они с Фрэнком, хотя и были самоучками, прилично исполнили и фокстрот, и свинг, и ча-ча-ча – должно быть, потому, что заранее знали каждое движение друг друга.
Господи, как беззаботно они смеялись и веселились тогда! В сетке под потолком были подвешены десятки, нет, сотни красных и белых воздушных шаров; каждый столик был украшен белым пластиковым подсвечником в форме лебедя, а толстая стеариновая свеча была окружена мелкими красными хризантемами; на десерт подавали мороженое, уложенное в сахарные мороженицы, также в форме лебедей.
Это была настоящая ночь лебедей, и Фрэнк, медленно и плавно скользя по начищенному паркету – точь-в-точь как величавая птица по глади пруда, крепко прижимал Донну к себе и шептал ей на ухо, что она – самая красивая женщина на балу и что он любит, любит ее еще больше, чем прежде.
Вращающаяся зеркальная сфера разбрасывала по стенам брызги радужного света, воздушные шары из опущенной сетки плавно слетали вниз, а сахарный лебедь имел привкус миндаля. Донне было двадцать восемь лет, и память об этом вечере она пронесла через всю жизнь. И вот теперь, в свой смертный час, она вспомнила тот вечер, как будто, кроме него, в ее жизни не было ничего радостного или счастливого.
Похоронами матери Джо занималась та же самая церковь, которую он осквернил три года назад. Кальварии были тщательно отреставрированы, а новая статуя Девы Марии с одобрением взирала на ряды целеньких красных окошек в поставце.
На следующий день после похорон Джо отвел душу в ближайшем баре, где он учинил настоящее побоище. В драке ему сломали нос, но его противнику досталось еще больше.
Он продолжал чудить до тех пор, пока не встретил Мишель.
В день их первого свидания, когда Джо провожал ее домой, Мишель сказала, что в нем есть что-то необузданное, дикое. Поначалу Джо воспринял это как комплимент, но Мишель быстро дала ему понять, что гордиться этим могут лишь круглый идиот, подросток в период полового созревания или же самец шимпанзе в зоопарке.
Впоследствии, действуя чаще своим собственным примером, нежели уговорами и увещеваниями, Мишель научила его всему, что должно было определить, сформировать его будущую жизнь, и со временем Джо многое понял. Он понял, что любить стоит, даже несмотря на страх потерять любимого человека. Что ненависть губит самого ненавидящего. Что счастье и печаль зависят от выбора, который делает сам человек, я не имеют никакого отношения к тому, как лягут брошенные рукой судьбы кости. Что мир и покой можно обрести, только приняв то, что не в человеческих силах изменить. Что общение с друзьями и семья делают жизнь полнокровной и что цель существования каждого человека – это любовь, самопожертвование и забота о других.
За шесть дней до свадьбы Джо отправился в ту самую церковь, в которой провожал в последний путь отца и мать. Подсчитав приблизительный размер ущерба, который он нанес церковному имуществу несколько лет назад, он украдкой затолкал в ящик для пожертвований несколько стодолларовых купюр и быстро вышел.
Этот поступок Джо совершил вовсе не потому, что в нем пробудилась совесть, и не потому, что он стал верующим человеком. Он сделал это ради Мишель, которой, впрочем, он так никогда и не рассказал ни о разгроме, который учинил здесь в юности, ни о последующем возмещении убытков.
С того момента, считал Джо, и началась его настоящая жизнь – началась, чтобы закончиться на уединенном лугу в Колорадо.
Зато теперь он был не одинок в этом мире. Где-то ждала его Нина – ждала, чтобы папа отыскал ее и забрал домой.
Мысль об этом была для Джо чем-то вроде целительного бальзама. Благодаря ей он сумел даже умерить пламя бушевавшего в его груди гнева, понимая, что сможет достичь успеха, только если будет полностью владеть собой и своими чувствами.
Ненависть и гнев способны погубить ненавидящего.
В данном случае его самого.
Джо было отчаянно стыдно, что он так быстро забыл все то, чему в свое время научила его Мишель. Вслед за самолетом, с ревом врезавшимся в гранит, он тоже рухнул с небес на грешную землю – с тех самых небес, на которые Мишель подняла его своей любовью, – и оказался по горло в трясине отчаяния, которая засасывала его все глубже и глубже. Но его падение затронуло не только его самого; этим он словно предал и саму Мишель, которая приложила столько сил, чтобы сделать из него человека, и память о ней. Теперь Джо ясно понимал это, и ощущение собственной вины обрушилось на него с такой силой, словно он изменил Мишель с другой женщиной.
И вот теперь Нина – точная копия своей матери – подарила Джо возможность не только спасти ее, но и обрести самого себя, вновь став таким, каким он был до катастрофы. И Джо знал, что приложит все силы, чтобы стать человеком, который был бы достоин быть ее отцом.
Наину-Нину мы искали, Наину-Нину потеряли…
Медленно листая свой потертый альбом дорогих образов и воспоминаний, Джо постепенно успокаивался. Вскоре он смог расслабиться настолько, что его сжатые в кулаки ладони разжались и спокойно легли на колени.
За оставшийся до посадки час Джо успел прочитать две распечатки из 'Пост', которые касались таинственной 'Текнолоджик Инк.'. Во второй из них он наткнулся на абзац, который потряс его. Оказывается, тридцать девять процентов уставного капитала 'Текнолоджик' – самый большой пакет – принадлежали фирме 'Неллор и сын' – швейцарской холдинговой компании, которую отличал довольно широкий спектр интересов. В частности, она занималась фармакологией, медицинскими исследованиями, изданием медицинской специальной литературы и издательским делом вообще, а также производством кинофильмов и телевизионных программ.
Фирма 'Неллор и сын' считалась основным детищем Гортона Неллора и его сына Эндрю; в нее была вложена большая часть их семейного капитала, превышавшая, по некоторым оценкам, четыре миллиарда долларов.
Сам Неллор-старший был хорошо известен Джо. Разумеется, он никогда не был швейцарцем – он был американцем, который одним из первых понял все выгоды оффшорных компаний. Именно Гортон Неллор основал двадцать лет назад газету 'Лос-Анджелес пост' и продолжал владеть ею по сию пору.
Некоторое время Джо как бы ощупывал новые факты, точь-в-точь как резчик-натурист вертит в руках найденный им причудливый корень или сучок, стараясь представить, на что он больше похож и что из него может выйти. И точно так же, как в куске сырого дерева таится нечто, что только и ждет, когда рука
