– Ты можешь обойтись без этих укоризненных взоров? – буркнул Билли, встретив взгляд Элинор в зеркальце для бритья.
– Милый, я просто немного беспокоюсь. Ты выглядишь таким усталым… – она уже научилась не говорить лишнего.
На самом деле ей хотелось сказать ему другое: „Мы выбрались живыми из этой мясорубки, и над нами уже не висит угроза в любой момент быть разорванными на куски. И мы не умрем с голоду, пока в Ларквуде есть чем кормить прислугу!' А главное – они вместе, и им хорошо вдвоем, они сумеют поддержать и ободрить друг друга в трудную минуту жизни. В конце концов, разве не для этого женятся люди? Поддерживать и оберегать свою половину любовью, вместе прорываться сквозь жизненные бури – это ведь гораздо важнее, чем быть рядом в безоблачные дни.
Элинор еще не успела понять, что Билли – некогда блестящий плейбой, потом боевой летчик, дерзкий и неустрашимый в воздушных схватках, – просто-напросто не подготовлен к реальной жизни, к ее негромкой повседневной борьбе. На поле этой битвы он не был сильным бойцом, чей дух лишь закаляют неудачи, и каждое новое поражение повергало его во все большее уныние.
Билли вгляделся – глаза в глаза – в свое отражение в зеркальце для бритья – том самом, где день за днем, год за годом видел себя, отмечая, как в некогда юношески свежем лице красивого парня все более проступают черты зрелого, уверенного в себе мужчины. Однако постепенно – уже после окончания войны, после его женитьбы на Элинор – это выражение надменной самоуверенности сменилось выражением тревоги, а вскоре и отчаяния, по мере того как Билли безуспешно пытался найти свое место в послевоенном мире. Неудача наполняла его душу стыдом, лишала самоуважения, мужской силы. Что, где, в какой момент разладилось в его жизни? Когда-то действительно блестящий представитель „золотой молодежи', он до сих пор не мог поверить, что боги отвернулись от него. Ведь они были так добры и снисходительны к нему, дав ему высокое происхождение, прекрасную внешность, сильное тело. Кто, если не они, охраняли его в воздухе? И ведь он не просто вернулся живым с войны – его называли героем.
Однако теперь боги, казалось, потеряли к нему всякий интерес и предоставили ему барахтаться самому в послевоенном чистилище, где герои шли по пенни за пару и где не было работы.
Сначала Билли пытался найти службу, связанную с авиацией, но то же самое делали и все остальные бывшие летчики, многие из которых обладали, в сравнении с ним, тем преимуществом, что не имели ранений. А рабочих мест было так мало, и это – ирония судьбы! – именно в авиации, отрасли, которая, по глубокому убеждению Билли, должна развиваться особенно быстро благодаря перспективам перевозки почты и, возможно, даже пассажиров.
Как бы то ни было, подходящей работы для Билли не находилось, и он чувствовал себя униженным. Ведь его лишали возможности выполнять основную обязанность мужчины – заботиться о своей жене и семье!
Глядя на угрюмое лицо Билли, с которого теперь не сходило выражение разочарования, Элинор подумала: как хорошо, что она знает, по крайней мере, один безотказный способ поддержать уверенность мужа в себе.
Эту уверенность Билли обретал только в постели. Лишь там – пусть ненадолго – он чувствовал себя сильным, способным противостоять всему свету и решать все проблемы: ощущение, которое он уже давно перестал испытывать в обычной жизни. Любовь делала его всемогущим, давала ему власть – то, к чему он так стремился.
Когда Билли, закончив править бритву, оглянулся, Элинор по-прежнему лежала, томно раскинувшись в постели. Она улыбнулась мужу:
– Все-таки я никогда не видела других таких глаз, как твои: они у тебя цвета морской воды над светлым песчаным дном, и в них полно тайн. Потому-то все наши сестры милосердия и были влюблены в тебя без памяти. Но повезло только мне.
Поймав в зеркальце взгляд Элинор, Билли усмехнулся. Он понял ее приглашение. Он стер со щек мыльную пену, повернулся и направился к постели.
С каждым новым месяцем беременности Элинор Билли становился все более раздражительным. Она, разумеется, считала виноватой себя, поскольку теперь не могла доставлять мужу столь же полное удовлетворение в постели, как раньше. Однако на самом деле она никогда не могла дать ему того, в чем он действительно нуждался: самоуважения.
Если первое время Билли просто ходил мрачный, то чем дальше, тем чаще у него стали возникать резкие смены настроения; он срывался сам и срывал зло на Элинор, вполне сознательно стараясь задеть ее как своим тоном, так и словами. А Элинор от этого все больше терялась, и голова у нее шла кругом. Что стало с этим человеком, который сумел сделать для нее любовь такой реальной, почти осязаемой? А теперь, казалось, он вовсе не любил ее, и это настолько мучило и угнетало Элинор, что ей стоило огромного труда заставлять себя делать какую-то работу. Еще год назад она ни за что и никому не позволила бы обращаться с собой подобным образом, но теперь ей и в голову не приходило взбунтоваться – Билли и беременность заполнили собой все, не оставляя места даже мысли о сопротивлении. И понемногу былая живость и энергия Элинор исчезали, уступая место отчаянию.
Билли, поглощенный – почти по-детски – исключительно собой и собственными делами, стал для Элинор хозяином и господином. Если он хотел, чтобы она сделала что-либо, она знала, что должна немедленно бросить все, чем бы ни была занята в тот момент, и кинуться выполнять желание Билли; в противном случае он становился злым и угрюмым. Кроме того, Билли, мучимый неуверенностью в себе, все время должен был самоутверждаться и делал это, напоминая жене о том, что он, мужчина, обладает жизненным опытом и знаниями, которых она, женщина, не имеет. Он издевался над ее скромным происхождением и однажды, знакомя Элинор с каким-то своим другом, сказал: „А это моя американская деревенщина'. Билли прямо-таки наслаждался ее беззащитностью и неспособностью сразиться с ним его же оружием – метким, легким, рассчитанно жестоким словом.
Элинор только и оставалось, что терпеливо, молча наблюдать, как сражается Билли со своими демонами, все чаще находя утешение в выпивке. Напившись, бывший неотразимый плейбой становился плаксивым и агрессивным, принимался оскорблять жену – по счастью, только словесно. Однако на другой день с по-детски искренним раскаянием молил ее о прощении – и всегда выглядел удивленным и обиженным, если Элинор не прощала его сразу.
Сокрушенный вид мужа трогал Элинор, а его мальчишеские ухватки смешили; и вот этими двумя средствами Билли всегда добивался от жены того, чего хотел. Когда же (что случалось весьма редко) они не срабатывали, Билли напускал на себя угрюмость, и Элинор тут же буквально съеживалась под его суровым взглядом. Иногда ее робость раздражала Билли, иногда возбуждала, но в любом случае подобные эпизоды заканчивались одинаково – в постели. Там Билли всегда получал прощение.
