Если бы ты ударил, если бы ты бил меня до тех пор, пока я не свалюсь...

Жан. Нет наручников? Но вы же меня сами сковали. Стоит мне сказать слово, сделать одно движение, как я слышу: «А товарищи?» Вы отстранили меня, вы приговорили меня к жизни, как его — к смерти: совершенно хладнокровно. Не пытайтесь теперь доказать, что я ваш сообщник, это было бы, конечно, очень удобно. Я свидетель, и только. И я свидетельствую, что вы убийцы. (Пауза.) Ты убил его, чтобы доказать свою силу.

Анри. Ты лжешь!

Жан. Из гордости! Они заставили тебя кричать, да? И тебе стыдно. Ты хочешь их поразить, чтобы искупить свою слабость; ты хочешь умереть красиво? Не правда ли? Ты сказал, что хочешь выиграть. Сказал, что хочешь выиграть?

Анри. Неправда! Неправда! Люси, скажи ему, что это неправда!

Люси молчит.

(Делает шаг к ней.) Отвечай: неужели ты думаешь, что я убил его из гордости?

Люси. Не знаю. (Пауза, затем с трудом.) Нельзя было допустить, чтобы он им сказал.

Анри. Ты меня ненавидишь? Он был твой брат: только ты одна имеешь право судить меня.

Люси. Я не чувствую ненависти к тебе.

Анри подходит к телу Франсуа, которое она держит в объятиях.

(Поспешно.) Не прикасайся к нему.

Анри (медленно отворачивается и возвращается к Канорису). Канорис! Ты не кричал там, внизу: и все-таки ты хотел, чтобы он умер. Разве мы убили его из гордости?

Канорис. Во мне нет гордости.

Анри. Но во мне она есть! Это правда, что во мне она есть. Неужели я убил его из гордости?

Канорис. Ты должен знать сам.

Анри. Я... Нет, я не знаю. Все произошло так быстро, а теперь он лежит мертвый. (Неожиданно.) Не оставляйте меня! Вы не имеете права отворачиваться от меня. Когда мои руки сжимали его шею, мне казалось, что это руки всех нас, иначе я никогда бы не смог...

Канорис. Он должен был умереть: если бы он стоял ближе ко мне, то я бы его задушил. Что же касается того, о чем ты думал...

Анри. Да?

Канорис. Это не имеет значения. Ничто не имеет больше значения здесь, среди этих стен. Он должен был умереть, вот и все.

Анри. Да, это так. (Подходит к телу Франсуа. Люси.) Не бойся, я его не трону. (Наклоняется и долго смотрит на него, потом выпрямляется.) Жан, когда мы бросили нашу первую гранату, сколько заложников они расстреляли?

Жан молчит.

Двенадцать. Среди них был мальчик; его звали Детреше. Помнишь: мы увидели афиши на улицах Минима. Шарбонель хотел пойти и сознаться, но ты ему помешал.

Жан. Ну и что?

Анри. Ты никогда не задумывался, почему ты помешал ему?

Жан. Это не имеет ничего общего.

Анри. Возможно. Тем лучше для тебя, если твои основания были достаточно вескими и совесть у тебя останется чистой. Но Детреше все-таки умер. У меня больше никогда не будет чистой совести, никогда, до той минуты, пока они меня не поставят к стенке с завязанными глазами. Но почему я думаю о совести? Ведь малыш должен был умереть.

Жан. Я не хотел бы быть на твоем месте.

Анри (мягко). Ты не участвуешь, Жан, ты не можешь ни понять, ни судить.

Долгое молчание, затем раздается голос Люси.

Люси (гладит волосы Франсуа, не глядя на него. Впервые с начала сцены она говорит громко). Ты умер, а у меня сухие глаза; прости, но у меня больше нет слез и смерть не имеет больше значения. Там, в траве, лежат триста человек, и я сама завтра буду лежать холодная и обнаженная, и не будет руки, которая погладит мои волосы. Ты знаешь, жалеть не о чем: жизнь тоже не имеет большого значения. Прощай, ты сделал все, что мог. Если ты оступился на минуту, это оттого, что у тебя не было еще достаточно сил. Никто не имеет права осуждать тебя.

Жан. Никто.

Долгое молчание.

(Подходит и садится рядом с Люси.) Люси!

Она делает движение.

Не прогоняй меня, я так хочу тебе помочь.

Люси (удивленно). Помочь мне? Но мне не нужна помощь.

Жан. Нет, нужна. Я уверен, что нужна: я боюсь, что ты не выдержишь.

Люси. Я как-нибудь продержусь до завтрашнего вечера.

Жан. Ты слишком напряжена, ты не выдержишь. Твое мужество покинет тебя сразу.

Люси. Почему ты беспокоишься обо мне? (Смотрит на него.) Тебе тяжело. Хорошо, я успокою тебя, а потом ты уйдешь. Все стало так просто после смерти малыша; я должна теперь заботиться о себе одной, и мне не нужно мужества, чтобы умереть, я же не могу надолго пережить его. А теперь уходи; я попрощаюсь с тобой потом, когда они придут за мной.

Жан. Позволь мне остаться возле тебя — если хочешь, я буду молчать, но буду рядом, и ты не почувствуешь одиночества.

Люси. Не почувствую одиночества? С тобой? О Жан, ты, значит, еще не понял? У нас больше нет ничего общего.

Жан. Ты забыла, что я люблю тебя?

Люси. Ты любил другую.

Жан. Но это тоже ты.

Люси. Я стала другой. Я сама себя не узнаю. Должно быть, что-то случилось с моей головой.

Жан. Может быть. Может быть, ты и стала другой. Значит, я люблю эту другую, а завтра я буду любить тебя мертвую. Я люблю тебя, Люси, тебя, счастливую или несчастную, живую или мертвую, но тебя.

Люси. Хорошо. Ты любишь меня. А что дальше?

Жан. Ты тоже меня любила.

Люси. Да. И я любила брата, которого позволила убить. Наша любовь так далека, почему ты говоришь мне о ней? Она не имела никакого значения.

Жан. Ты лжешь! Ты сама прекрасно знаешь, что лжешь! Она была нашей жизнью, не больше и не меньше, чем всей нашей жизнью. Все, что мы пережили вдвоем.

Люси. Нашей жизнью. Да. Нашим будущим. Я жила ожиданием, я любила тебя, и