комнаты и, выразив сожаление по поводу того, что свалял дурака, предложил тост за здоровье и благополучие мистера и миссис Уинкль, коих он, чуждый всякой зависти, готов поздравить.

Услышав эти слова, мистер Бен Эллен вдруг вскочил со стула и, схватив бутылку, откликнулся с такой готовностью на тост, что лицо у него почернело, как сама бутылка, ибо напиток отличался крепостью. Затем черная бутылка стала переходить из рук в руки, пока не опустела, вызвав столько рукопожатий и поздравлений, что даже металлическая физиономия мистера Мартина расплылась в улыбку.

— А теперь, — сказал Боб Сойер, потирая руки, — мы чудесно проведем вечер.

— Как ни досадно, но я должен вернуться в гостиницу, — возразил мистер Пиквик. — За последнее время я отвык от путешествий, и поездка чрезвычайно утомила меня.

— Не выпьете ли вы чаю, мистер Пиквик? — с покоряющей любезностью предложила старая леди.

— Благодарю вас, никак не могу, — отвечал сей джентльмен.

Дело в том, что возрастающее расположение старой леди и послужило главной причиной, побудившей мистера Пиквика удалиться. Он вспомнил миссис Бардл, и от каждого взгляда старой леди его бросало в холодный пот.

Так как мистер Пиквик решительно отказался остаться, то условились, по его инициативе, что мистер Бенджемин Эллен поедет вместе с ним к мистеру Уинклю-старшему и карета будет подана завтра к девяти часам утра. Затем мистер Пиквик распрощался и в сопровождении Сэмюела Уэллера отправился в гостиницу «Кустарник». Следует отметить, что физиономия мистера Мартина судорожно исказилась, когда он прощался с Сэмом и пожимал ему руку, и что он выжал из себя улыбку и ругательство одновременно. На основании таких симптомов те, кто был близко знаком со странностями этого джентльмена, заключили, что он чрезвычайно доволен обществом мистера Уэллера и добивается чести более близкого с ним знакомства.

— Прикажете занять для вас отдельный кабинет, сэр? — осведомился Сэм, когда они прибыли в «Кустарник».

— Нет, не стоит, Сэм, — отвечал мистер Пиквик. — Я уже пообедал в ресторане и скоро лягу спать. Посмотрите, Сэм, есть ли кто-нибудь в комнате для торговых агентов.

Мистер Уэллер отправился исполнять поручение и вскоре доложил, что там никого нет, кроме одноглазого джентльмена, который распивает подслащенный портвейн с лимоном вместе с хозяином гостиницы.

— Я присоединюсь к ним, — сказал мистер Пиквик.

— Чудной парень этот одноглазый, сэр, — сообщил мистер Уэллер, шагая впереди. — Такой чепухи наболтал хозяину, что тот хорошенько не знает, на ногах он стоит или на голове.

Когда мистер Пиквик вошел, человек, к которому относилось это замечание, сидел в дальнем углу комнаты и курил большую голландскую трубку, не спуская единственного глаза с круглолицего хозяина, жизнерадостного на вид старика. Ему он только что рассказал какую-то поразительную историю, о чем свидетельствовали отрывистые восклицания вроде: «Ну, ни за что бы не поверил! Да слыханное ли это дело! В голову бы не пришло, что такие вещи случаются!», и другие возгласы изумления, невольно вырывавшиеся у хозяина, когда он встречал пристальный взгляд одноглазого.

— Здравствуйте, сэр, — сказал одноглазый мистеру Пиквику. — Прекрасный вечер, сэр.

— О да! — отозвался мистер Пиквик, когда слуга поставил перед ним графинчик бренди и горячую воду.

Пока мистер Пиквик разбавлял бренди водой, одноглазый зорко посматривал на него и, наконец, сказал:

— Как будто я с вами уже встречался.

— Что-то не припоминаю, — отвечал мистер Пиквик.

— Ну, конечно! — сказал одноглазый. — Вы меня не знаете, а я знал двух ваших друзей, которые останавливались в итенсуиллском «Павлине» во время выборов.

— Ах, вот как! — воскликнул мистер Пиквик.

— Вот-вот, — подтвердил одноглазый. — Я рассказал им одну историю о своем приятеле Томе Смарте. Быть может, они вам говорили об этом.

— Частенько, — улыбаясь, ответил мистер Пиквик. — Кажется, это был ваш дядя?

— Нет, только друг моего дяди, — возразил одноглазый.

— А все-таки удивительный человек был этот ваш дядя, — заметил хозяин гостиницы, покачивая головой.

— Да, пожалуй, что так, — согласился одноглазый. — Об этом самом дяде, джентльмены, я могу вам рассказать историю, которая вас удивит.

— Неужели? — воскликнул мистер Пиквик. — Непременно расскажите.

Одноглазый торговый агент зачерпнул стакан портвейна из чаши, выпил, затянулся голландской трубкой, крикнул Сэму Уэллеру, топтавшемуся у двери, чтобы он не уходил, если ему хочется послушать, ибо эта история отнюдь не секрет, и, уставившись единственным глазом в лицо хозяина, поведал историю, которую мы изложим в следующей главе.

«Мой дядя, джентльмены, — начал торговый агент, — был один из самых жизнерадостных, приятных и остроумных людей. Жаль, что вы его не знали, джентльмены. А впрочем, нет, джентльмены, не жаль! Если бы вы его знали, то по законам природы были бы вы все теперь или в могиле, или во всяком случае так близко от нее, что сидели бы по домам и не показывались в обществе, а, значит, я бы лишился бесценного удовольствия беседовать сейчас с вами. Джентльмены, жаль, что ваши отцы и матери не знали моего дяди — они были бы в восторге от него — в особенности ваши почтенные маменьки, это я наверняка знаю. Если бы из многочисленных добродетелей, его украшавших, надлежало выбрать две, превосходящие все остальные, то я бы сказал, что это было искусство приготовлять пунш и петь после ужина. Простите, что я останавливаюсь на этих печальных воспоминаниях о почтенном покойнике, — не каждый день встретишь такого человека, как мой дядя.

Джентльмены, я всегда считал весьма существенным для характеристики дяди то обстоятельство, что он был близким другом и приятелем Тома Смарта, агента большой торговой фирмы „Билсон и Сдам“, Кейтетон-стрит, Сити. Дядя работал у Тиггина и Уэллса, но долгое время разъезжал по тем же дорогам, что и Том. И в первый же вечер, когда они встретились, дяде по душе пришелся Том, а Тому по душе пришелся дядя. Не прошло и получаса, как они уже побились об заклад на новую шляпу, кто из них лучше приготовит кварту пунша и кто скорее ее выпьет. Дяде досталось первенство по части приготовления, но Том Смарт на половину чайной ложечки обставил дядю. Они выпили еще по кварте на брата за здоровье друг друга и с тех пор стали закадычными друзьями. Судьба делает свое дело, джентльмены, от нее не уйдешь.

На вид мой дядя был чуточку ниже среднего роста, малость потолще обыкновенной породы людей, с румянцем немножко ярче. Симпатичнейшее лицо было у него, джентльмены, похож на Панча, но подбородок и нос благообразнее. Глаза у него всегда добродушно подмигивали и поблескивали, а улыбка — не какая- нибудь бессмысленная деревянная усмешка, а настоящая веселая, открытая, благодушная улыбка — никогда не сходила с его лица. Однажды он вылетел из своей двуколки и ударился головой о придорожный столб. Он свалился, оглушенный ударом, и лицо у него было так исцарапано гравием, насыпанным возле столба, что, по собственному выражению дяди, родная мать не узнала бы его, вернись она снова на землю. И в самом деле, джентльмены, поразмыслив об этом, я тоже считаю, что она бы его не узнала: дяде было два года семь месяцев, когда она умерла, и очень возможно, что, не будь даже гравия, его сапоги с отворотами не на шутку озадачили бы добрую леди, не говоря уже о его веселой красной физиономии. Как бы там ни было, а он свалился у столба, и я не раз слыхал от дяди, что, по словам человека, который его подобрал, он и тут улыбался так весело, словно упал для собственного удовольствия, а когда ему пустили кровь и у него обнаружились слабые проблески сознания, он первым делом уселся в постели, захохотал во