Тогда его папаша вернулся к сцене «бритья» и, увидев Профессора, покатился со смеху:
— Прости, дорогая, ничего не могу с собой поделать! — произнес он, немного отдышавшись. — Боже, что за совершеннейший осел! Ну, поцелуй же меня, Табби!
И он обнял было насмерть перепуганного Профессора, который с диким воплем вскочил на ноги. Влепил Вице-Правитель ему поцелуй или нет, я не видел, потому что Бруно, избавившись наконец от шляпы-колпачка, стремглав выбежал из зала; следом за ним бросилась Сильвия. Я так боялся остаться с глазу на глаз с этими сумасшедшими созданиями, что поспешил за детьми.
— Бежим скорее к папе! — воскликнула Сильвия, когда они выбежали в сад. — У нас ведь дела — хуже некуда! Я попрошу Садовника выпустить нас.
— Но нам просто не дойти туда! — прошептал Бруно. — Как бы я хотел, чтобы у нас, как у Дядюшки, была карета, запряженная четверкой!
В этот момент опять раздался знакомый громкий голос:
— Нет, на этот раз я вас не выпущу! — проговорил Садовник, прежде чем дети успели открыть рот. — Вице-Правитель приказал мне больше никуда не выпускать вас. Так что убирайтесь, пока целы! — И, повернувшись к ним спиной, он пустился в пляс по дорожке, посыпанной гравием, громко повторяя:
На этот раз песенка звучала более мелодично, чем его обычные вопли…
…Песня звучала все громче и свободней; припев подхватило множество голосов. Я услышал глухой удар: это лодка уткнулась в берег, и пока рыбаки вытаскивали ее на сушу, днище заскрежетало по гальке. Поднявшись на ноги, я обменялся с рыбаками рукопожатием, а затем с любопытством взглянул на их улов, являвший собой великолепный набор «сокровищ морских глубин».
Вернувшись наконец домой, я едва держался на ногах и буквально на ходу засыпал — и поэтому очень обрадовался, плюхнувшись в кресло, а Артур тем временем направился к буфету, чтобы принести мне кусок кекса и бокал вина, без которого, пояснил он, он как врач не может позволить мне лечь в постель.
Ах, как протяжно скрипела дверца буфета! Нет, открывал ее явно не Артур; дверцу то и дело открывали и закрывали, и при этом слышалась какая-то неумолчная речь, напоминающая монолог королевы из старинной трагедии.
Нет, это явно был женский голос. Да и фигура, полускрытая за дверцей буфета, тоже была женской, высокой, в воздушных одеждах. Может быть, это хозяйка дома? Между тем дверь распахнулась, и на пороге показался странный человек.
— Что тут делает этот осел? — спросил он сам себя, остановившись на пороге.
Женщина, которую я видел за дверцей, оказалась его женой. Она открыла один из буфетов и стояла, повернувшись к нему спиной и расстилая на одной из полок лист коричневой бумаги, и повторяла про себя:
— Так, так! Ловко! Хитро придумано!
Любящий муж подкрался к ней сзади на цыпочках и слегка хлопнул ее по затылку.
— Бу-у-у! — игривым тоном проревел он ей в ухо. — Ну, теперь не будешь спорить, что гусыне нельзя сказать «Бу-у-у!», а?
Госпожа всплеснула руками.
— Все открыто! — воскликнула она. — Ах, нет — это же один из наших! Только никому ничего не говори, муженек! Всему свое время!
— Не говорить? О чем это? — удивленно спросил ее супруг, заглядывая под листы коричневой бумаги. — Ты что же, Госпожа, прячешь здесь что-нибудь, а? Лучше сама признавайся!
Госпожа потупила глаза и заговорила елейным голоском:
— Только не смейся над этим, Бенджамин! — умоляюще проговорила она. — Ты-ты-ты что, не понимаешь? Это же КИНЖАЛ!
— И для чего он тебе? — ехидно спросил Его Превосходительство. — Мы же только хотели уверить всех, что он отошел в мир иной! Мы ведь не собирались его убивать, верно? Ба, кинжал, да еще жестяной! — пробурчал он, слегка перегибая лезвие вокруг пальца. — Ну, мадам, будьте добры все объяснить. Во-первых, с чего это вам вздумалось называть меня Бенджамином?
— Это тоже часть Заговора, любовь моя! У каждого должна быть своя кличка…
— Кличка, говоришь? Ах, вот как! Ну хорошо, и сколько же ты отдала за этот кинжал? А ну, отвечай без уверток! Меня не проведешь!
— Я отдала за него… ровнехонько… — забормотала пойманная заговорщица, пытаясь изобразить на лице выражение коварного убийцы, которое она не раз репетировала перед зеркалом. — Отдала…
— Так сколько же, мадам?
— Ну, раз уж ты настаиваешь, то восемнадцать пенсов! Я купила его себе на…
— Только, ради бога, не говори «Слово чести!» — пробурчал другой заговорщик. — Он не стоит и половины этих денег, мадам!
— Себе на день рождения, — едва слышным шепотом заключила Госпожа. — Кинжал должен быть у каждого. Это ведь непременный атрибут…
— О, только не говори мне о Заговоре! — резко оборвал ее муж, запихивая кинжал обратно в буфет. — Ты смыслишь в Заговорах не больше цыпленка. Главное в Заговоре — скрытность, маскировка. Ну-ка, погляди на это!
И он с вполне извинительной гордостью напялил на голову колпак с бубенчиками, а следом и все остальное одеяние шута, подскочил к жене и лизнул ее в щеку.
— Как тебе это нравится, а?
Глаза Госпожи так и загорелись азартом завзятого заговорщика.
— То что надо! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Ты выглядишь в нем круглым дурачком!
Новоявленный шут кисло улыбнулся. Он и сам не знал, воспринимать это как комплимент или насмешку, и на всякий случай спросил:
— Ты хочешь сказать — Шут? Да, я этого и добивался. А как ты думаешь, в какой наряд лучше переодеться тебе? — С этими словами он продолжал разбирать сверток; леди с нетерпением глядела на него.
— Ах, как мило! — воскликнула она, когда муж достал из него наряд, предназначенный для нее. — Какой роскошный костюм! Это наряд эскимоски, верно?
— Так и есть, костюм эскимоски, — с усмешкой отозвался ее заботливый супруг. — А теперь надень- ка его да поглядись в зеркало! Где твои глаза? Это же Медведь, неужели не видишь? — Тут он вздрогнул и оглянулся: в зале послышался грубый голос:
