– Да, – ответил я.

Холмс сложил руки на груди и улыбнулся. Пускай у Фандорина крепче кулаки, но сейчас станет ясно, чей разум сильнее.

– Разве вы не поняли, сэр, что дез Эссар и Боско – одно лицо? Это чрезвычайно ловкий мошенник, с выдающимися актёрскими способностями. Он умеет очень быстро менять грим. Единственное, что ему не под силу – это раздваиваться. Как вы могли не обратить внимания, что мы ни разу не видели хозяина и управляющего одновременно? Под тем или иным предлогом всегда кто-то из них отсутствовал.

– П-погодите, но мы с Масой собственными глазами видели, как Боско стоял у окна конюшни, а дез Эссар был рядом с нами и обращался к нему! – запротестовал Фандорин.

– Но не ответил ни слова, лишь мотал головой, верно? И, поскольку он стоял за стеклом, вы видели только силуэт с характерной причёской?

Русский кивнул. Смотреть на его растерянную физиономию было сплошным удовольствием.

– Что-что? – сказал я в трубку.

– Это был «профессор», нацепивший парик. Как раз в это время он отлучался из башни якобы из-за телефонного звонка. – Преступников двое, сэр: «Лебрен» и «дез Эссар»-«Боско». Это очевидно.

Холмс невозмутимо достал табак и курительную трубку. На сражённого Фандорина он не смотрел.

– Я сразу заподозрил, что в доме все помещения прослушиваются, – продолжил мой блестящий друг, зажигая спичку. – Взгляните, как странно расположены здесь вентиляционные отверстия – на уровне человеческого роста. Это сделано в целях лучшей слышимости. А потом я провёл небольшой эксперимент, подтвердивший мою гипотезу…

– Нет, это доктор Уотсон, и я внимательно вас слушаю, – сказал я в аппарат. – А мистер Холмс записывает каждое слово, так что не отвлекайтесь, продолжайте.

То, что объяснял русскому мой друг, мне было уже известно, но одно дело – несколько слов, нацарапанных на листке бумаги, и совсем другое – связное изложение дедуктивного процесса.

– …Я послал Уотсона в комнату за двумя предметами: фонендоскопом и скрипкой. Скрипка была мне необходима, чтобы приступить к работе, фонендоскоп же, по правде сказать, не имел никакой ценности. Однако на словах я придал ему огромную важность. Зато про скрипку не произнёс ни слова, ограничился жестом. Уловка сработала. Устрашившись фантастического чудо-фонендоскопа, преступник смазал одну из ступенек лестницы дверным маслом, да ещё отключил свет. Бедный Уотсон не мог не поскользнуться. В результате хрупкий фонендоскоп, разумеется, разбился. Со скрипкой же, помещённой в прочный футляр, ничего не случилось. А она-то на самом деле и была мне нужна.

– Невозможно, – перебил Холмса русский.

– В каком смысле, сэр? Что именно кажется вам здесь невозможным?

Губы Холмса чуть раздвинулись в иронической улыбке.

– Невозможно, чтоб мсье дез Эссар был ч-членом шайки.

– Могу ли я поинтересоваться причиной столь категоричного заявления?

Мой друг был явно удивлён.

Фандорин смотрел на него с не меньшим удивлением:

– Но ведь это означало бы, что мадемуазель дез Эссар – не та, за кого себя выдаёт, а хитрая авантюристка, сообщница Люпена.

Холмс пожал плечами:

– Естественно.

Фандорин молча поглядел на меня, и я отлично понял этот взгляд.

– Не тревожьтесь, ничего не предпринимайте и оставайтесь на месте, – сказал я дез Эссару, после чего разъединился.

– Что вы сделали, Уотсон?! – вскричал Холмс. – Я же велел не отпускать этого негодяя от телефона!

– Он прав. Эжени никак не может быть преступницей. А значит, дез Эссар, действительно, её отец и владелец замка.

Мне тяжело было сказать такое моему другу, да ещё в присутствии его соперника, однако чувство долга возобладало.

– Холмс, – я запнулся, – не обижайтесь, но вы совсем не знаете женщин… Мисс Эжени… У меня нет рациональных аргументов, но вообразить, будто она – лицедейка и мошенница… Вынужден согласиться с мистером Фандориным. Это невозможно. Просто невозможно, и всё.

Мой гениальный приятель безупречен во всём, что касается логики и доводов рассудка, но иногда чрезмерная математичность его подводит. Всякий раз, когда ему доводилось ошибаться (а таких случаев за всю его карьеру было очень мало), виной тому были женщины. Вернее, сугубо теоретическое знакомство Холмса с их эмоционально-психологическим устройством. Подозреваю, что его стойкое предубеждение против прекрасного пола объясняется именно этим: женщина – уравнение, не поддающееся исчислению.

Видно было, что Холмс уязвлён моими словами, которые наверняка показались ему бредом или, того хуже, изменой.

– Что ж, господа знатоки женской натуры. – Он сердито запыхтел трубкой. – Тогда я умолкаю. Готов выслушать вашу версию.

Я молчал, ибо, во-первых, чувствовал себя предателем, а во-вторых, никакой версии предложить не мог.