Она медленно поднимает свои прекрасные влажные глаза.

Я с трудом сглатываю слюну и говорю:

– Послушайте, я не из тех, кто лезет в чужие дела, но не могу ли я вам помочь? – И киваю на гипс.

– Нет, – отвечает она едва слышно и затем одаривает меня потрясающей мимолетной улыбкой. – Но все равно спасибо.

– Не стоит, – говорю я. Я смотрю на свой столик, который меньше чем в двадцати шагах отсюда. – Я сижу вон там и готовлюсь к экзамену на адвоката, если что понадобится. – И пожимаю плечами, словно не уверен, как поступить дальше, но ведь я такой замечательный, внимательный, заботливый парень, поэтому, простите, пожалуйста, что несколько вышел из границ формальной вежливости. Но мне действительно не все равно. Ко мне можно обращаться, если что-нибудь понадобится.

– Спасибо, – повторяет она.

Я сажусь на свое место, таким образом дав понять, что я здесь тоже на почти законных основаниях. Я штудирую толстые книги в надежде скоро примкнуть к представителям благородной профессии юристов. И это, конечно, производит на нее некоторое впечатление. Я углубляюсь в науки, как будто совершенно позабыв о ее страданиях.

Бегут минуты. Я переворачиваю страницу и одновременно взглядываю на нее. Она тоже смотрит на меня, и сердце мое дает перебой.

Я совершенно игнорирую ее, пока могу, и затем снова бросаю взгляд в ее сторону. Она опять погрузилась в пучину страданий – теребит в пальцах бумажную салфетку, а слезы струятся по ее щекам.

Сердце у меня просто разрывается, когда я вижу, что она так страдает. Как бы я хотел сесть рядом и, может быть, даже обнять ее и поболтать о всякой всячине. Но, если она замужем, где же, черт возьми, ее муж? Она смотрит в мою сторону, но, мне кажется, не видит меня.

Ее сопровождающий в розовой куртке появляется ровно в десять тридцать, и она поспешно старается овладеть собой.

Он ласково поглаживает ее по голове, говорит какие-то утешительные слова и осторожно разворачивает кресло. Уезжая, она очень медленно поднимает глаза и улыбается мне сквозь слезы.

Я чувствую искушение пойти за ней, держась на некотором расстоянии, и узнать, в какой она палате, но беру себя в руки. Позже я думаю, что хорошо бы найти человека в розовой куртке и выспросить у него хорошенько разные подробности. Но я не двигаюсь с места. Я пытаюсь позабыть о ней.

Ведь она еще просто ребенок.

На следующий вечер я прихожу в гриль-бар и сажусь за тот же столик. Я прислушиваюсь к той же деловой болтовне тех же самых постоянно спешащих людей. Я навещаю ван Ленделов и ухитряюсь дать удовлетворительные ответы на все их бесчисленные вопросы. Я наблюдаю за другими акулами, раздобывающими корм в этих мутных водах, и не обращаю никакого внимания на немногих возможных перспективных клиентов, которые, кажется, только и ждут, чтобы на них напали добытчики.

Несколько часов отдаюсь наукам. Я очень сосредоточен.

Никогда еще я не испытывал такого непреодолимого желания овладеть знаниями.

Смотрю на часы. Время приближается к десяти, и мое рвение ослабевает. Начинаю глазеть по сторонам. Я стараюсь сохранять спокойствие и усердие, но каждый раз вздрагиваю, когда кто-нибудь входит в гриль-бар. За одним из столиков ужинают две санитарки. Одинокий служитель читает книгу.

Ее вкатывают в пять минут одиннадцатого, и тот же благородный старик осторожно подвозит ее кресло к тому месту, которое она показывает. Келли выбирает тот же столик, что вчера, и улыбается мне, пока старик пристраивает ее поудобнее.

– Апельсиновый сок, – просит она. Ее волосы так же распущены, как накануне, но, если я не ошибаюсь, она наложила немного косметики на лицо и подвела карандашом глаза. Она даже подкрасила бледно-розовой помадой губы. Эффект потрясающий. Вчера я не понял, что она совершенно не накрашена. А сегодня чуть-чуть макияжа делает ее ослепительно прекрасной. Глаза у нее ясные, блестящие и совсем не грустные.

Ее сопровождающий ставит перед ней апельсиновый сок и повторяет то же, что вчера:

– Вот, Келли. Значит, говоришь, через тридцать минут?

– Можно и через сорок пять, – отвечает она.

Келли потихоньку потягивает через соломинку сок и рассеянно посматривает на другой конец столика. Я сегодня много думал о ней и давно составил план действий. Выжидаю несколько минут, притворяясь, что не замечаю ее присутствия, и усиленно листаю «Адвокатское обозрение Элтона», а затем медленно встаю, словно собираюсь выпить чашечку кофе. Я останавливаюсь у ее столика и говорю:

– А сегодня вы лучше выглядите.

Она явно ожидала услышать нечто подобное.

– Но я и чувствую себя сегодня гораздо лучше. – Она улыбается чудесной улыбкой, обнажающей совершенные зубы. Какое великолепное лицо, даже несмотря на безобразный синяк!

– Вам принести что-нибудь?

– Да, я хотела бы выпить кока-колы. Сок горчит.

– Конечно. – Я ухожу, вне себя от радостного возбуждения.

У автомата самообслуживания я наливаю два больших бокала с безалкогольными напитками, расплачиваюсь, ставлю их на ее столик и смотрю, как бы в совершенной растерянности, на стул, стоящий напротив нее.

– Пожалуйста, садитесь, – приглашает она.

– А можно?

– Пожалуйста, мне надоело разговаривать только с санитарками.

Я сажусь и наклоняюсь в ее сторону.

– Меня зовут Руди Бейлор. А вас – Келли…

– Келли Райкер. Приятно познакомиться.

– Взаимно. – На нее одно удовольствие смотреть и с расстояния двадцати шагов, но сейчас, когда я в четырех, я просто балдею. Глаза у нее бархатно-карие, и в них сверкает насмешливая искорка. Она изысканно хороша.

– Извините, если я вас побеспокоил вчера вечером, – говорю я, очень волнуясь, как бы разговор не оборвался. Мне нужно узнать о ней многое.

– Но вы меня не побеспокоили. Извините, что я сделала из себя настоящее зрелище.

– Почему вы сюда приезжаете? – спрашиваю я, словно она не имеет никакого отношения к больнице, а я здесь свойский парень.

– Чтобы не сидеть все время в палате. А вы почему здесь?

– Я готовлюсь к экзаменам на адвоката, а здесь тихо.

– Так, значит, вы собираетесь стать адвокатом?

– Точно. Несколько недель назад я окончил юридический колледж и получил работу в одной фирме. Как только сдам экзамен, смогу приступить к обязанностям.

Она начинает пить колу через соломинку и делает легкую гримаску, немного переменив положение тела.

– Тяжелый перелом, да? – спрашиваю я, кивая на ее ногу.

– Да, лодыжка. В нее вставили спицу.

– А как это случилось? – Вопрос мой столь естествен, что и ответ, конечно, должен быть совершенно таким же.

Но не тут-то было. Она колеблется, и глаза сразу наполняются слезами.

– Это домашняя травма, – говорит она, словно уже затвердила это туманное объяснение.

Что, черт возьми, это значит? Домашняя травма? Она что, упала с лестницы?

– О! – откликаюсь я, будто мне что-нибудь ясно. Меня беспокоят ее запястья, потому что они оба забинтованы, а не в гипсе. Не думаю, что тут тоже переломы или вывихи. Может быть, они поранены.

– Это длинная история, – бормочет она в промежутке между глотками колы и отворачивается.