Но про возвращение на старт — это уже от Соболева.

— Ах, Варвара Андреевна, вся моя жизнь — скачки с барьерами, — говорил ей молодой генерал, горько качая коротко стриженной головой. — Только судья без конца снимает меня с дистанции и возвращает к старту. Судите сами. Начинал кавалергардом, отличился в войне с поляками, но попал в глупую историю с паненкой — и назад, на старт. Окончил академию генштаба, получил назначение в Туркестан — а там идиотская дуэль со смертельным исходом, и снова изволь на старт. Женился на княжне, думал, буду счастлив — какое там… Опять один, у разбитого корыта. Снова отпросился в пустыню, не жалел ни себя, ни людей, чудом остался жив — и вот снова ни с чем. Прозябаю в нахлебниках и жду нового старта. Только дождусь ли?

Соболева, в отличие от д'Эвре, было не жалко. Во-первых, насчет старта Мишель прибеднялся, кокетничал — все-таки в тридцать три года свитский генерал, два «Георгия» и золотая шпага. А во-вторых, слишком уж явно давил на жалость. Видно, еще в бытность юнкером объяснили ему старшие товарищи, что любовная виктория достигается двумя путями: либо кавалерийской атакой, либо рытьем апрошей к падкому на сострадание женскому сердцу.

Апроши Соболев рыл довольно неумело, но его ухаживания Варе льстили — все-таки настоящий герой, хоть и с дурацким веником на лице. На деликатные советы изменить форму бороды генерал начинал торговаться: мол, готов принести эту жертву, но лишь взамен на предоставление определенных гарантий. Предоставлять гарантии в Варины намерения не входило.

Пять дней назад Соболев пришел счастливый — наконец получил собственный отряд, два казачьих полка, и будет участвовать в штурме Плевны, прикрывая южный фланг корпуса. Варя пожелала ему удачного старта. Начальником штаба Мишель взял к себе Перепелкина, отозвавшись о скучном капитане следующим образом:

— Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. И что вы думаете, Варвара Андреевна? Еремей Ионович хоть и нуден, но толков. Как-никак генерального штаба. В оперативном отделе его знают, полезными сведениями снабжают. Да и потом, вижу, что он мне лично предан — не забыл про спасение от башибузуков. А я, грешный человек, в подчиненных преданность исключительно ценю.

Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня его ординарец Сережа Берещагин доставил от его превосходительства пышный букет алых роз. Розы стояли, как бородинские богатыри, и опадать не собирались. Вся палатка пропахла густым, маслянистым ароматом.

В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремился Зуров, убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, как лихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку.

— Экое бельвю, мадемуазель. Природа! — сказал он как-то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которой вздумалось полюбоваться закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. — Славный человек Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ, хоть, конечно, и бука.

Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышню красивыми, нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше.

— Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский мундир — и был бы совсем молодец, — решительно вел свою линию Зуров. — Это он сейчас ходит мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним! Пламень! Аравийский ураган!

Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить титулярного советника «аравийским ураганом» было совершенно невозможно.

— Отчего же такая перемена? — спросила она в надежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича.

Но Зуров лишь пожал плечами:

— А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а душа у нас пылкая, легко ранимая. — Он горько потупился. — С разбитым сердцем можно и в двадцать лет стариком стать.

Варя фыркнула:

— Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.

— Я не про себя, про Фандорина, — объяснил гусар. — Ему ведь двадцать один год всего.

— Кому, Эрасту Петровичу!? — ахнула Варя. — Бросьте, мне и то двадцать два.

— Вот и я о том же, — оживился Зуров. — Вам бы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.

Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину только двадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его «вундеркиндом» обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, но манера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, вас этак приморозило-то?

Гусар истолковал ее растерянность по-своему и, приосанившись, заявил:

— Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил, я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров — человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу.

— Это вы про меня? — дошло до Вари. — Если я — «то, что принадлежит» Фандорину, вы на меня не посягнете, а если «не то», — посягнете? Я правильно вас поняла?

Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, не смутившись.

— Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самой себе, но у меня есть жених, — строго сказала нахалу Варя.

— Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не принадлежит, — повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой было покончено.

Далее последовала собственно атака.

— Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первым выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю — обриваю голову наголо, как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный — там в шатре человек двадцать.

У Вари против воли губы расползлись в улыбку.

— И кто же выйдет?

Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой:

— Эх, прощай мои кудри… Полковник Саблин. Нет. Маклафлин. Нет… Буфетчик Семен, вот кто!

Он громко откашлялся, и через секунду из клуба, вытирая руки о край шелковой поддевки, выкатился буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо, пробормотал: «Ох, не было бы дождя», — и убрался обратно, даже не посмотрев на Зурова.

— Это чудо, знак свыше! — воскликнул граф и, тронув усы, наклонился к хохочущей Варе.

Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда делал Петя, но Зуров целил в губы, и поцелуй получился долгим, необычным, с головокружением.

Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя оттолкнула кавалериста и схватилась за сердце.

— Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, — пригрозила она слабым голосом. — Предупреждали ведь добрые люди, что вы играете нечисто.

— За пощечину вызову на поединок. И, несомненно, буду сражен, — тараща глаза, промурлыкал граф.

Сердиться на него было положительно невозможно…

В палатку сунулась круглая физиономия Лушки, заполошной и бестолковой девчонки, исполнявшей при сестрах обязанности горничной, кухарки, а при большом наплыве раненых — и санитарки.

— Барышня, вас военный дожидаются, — выпалила Лушка. — Черный, с усами и при букете. Чего сказать-то?

Легок на помине, бес, подумала Варя и снова улыбнулась. Зуровские методы осады ее изрядно забавляли.

— Пусть ждет. Скоро выйду, — сказала она, отбрасывая одеяло.

Но возле госпитальных палат, где все было готово для приема новых раненых, прогуливался вовсе не гусар, а благоухающий духами полковник Лукан, еще один соискатель.

Варя тяжело вздохнула, но отступать было поздно.

— Ravissante comme l'Aurore![14] — кинулся было к ручке полковник, но отпрянул, вспомнив о современных женщинах.

Варя качнула головой, отказываясь от букета, взглянула на сверкающий золотыми позументами мундир союзника и сухо спросила:

— Что это вы с утра при таком параде?

— Отбываю в Букарешт, на военный совет к его высочеству, — важно сообщил полковник. — Зашел попрощаться и заодно угостить вас завтраком.

Он хлопнул в ладоши, и из-за угла выехала щегольская коляска. На козлах сидел денщик в застиранной форме, но в белых перчатках.

— Прошу, — поклонился Лукан, и Варя, поневоле заинтригованная, села на пружинящее сиденье.

— Куда это мы? — спросила она. — В офицерскую кантину?

Румын лишь таинственно улыбнулся, словно собирался умчать спутницу по меньшей мере в тридевятое царство.

Полковник вообще в последнее время вел себя загадочно. Он по-прежнему ночи напролет просиживал за картами, но если в первые дни злополучного знакомства с Зуровым вид имел затравленный и несчастный, то теперь совершенно оправился и, хотя продолжал спускать немалые суммы, ничуть не падал духом.

— Что вчерашняя игра? — спросила Варя, приглядываясь к коричневым кругам под глазами Лукана.

— Фортуна ко мне наконец повернулась, — просиял он. — Везенью вашего Зурова конец. Известно ли вам о законе больших чисел? Если день за днем ставить крупные суммы, то рано или поздно непременно отыграешься.

Насколько помнила Варя, Петя излагал ей эту теорию несколько иначе, но не спорить же.

— На стороне графа слепая удача, а за мной — математический расчет и огромное состояние. Вот, взгляните-ка. — Он оттопырил мизинец. — Отыграл свой фамильный перстень. Индийский алмаз, одиннадцать каратов. Вывезен предком из крестового похода.

— Разве румыны участвовали в крестовых походах? — опрометчиво удивилась Варя и прослушала целую лекцию о родословной полковника, которая, оказывается, восходила к римскому легату Лукану Маврицию Туллу.

Тем временем коляска выехала за пределы лагеря и остановилась в тенистой роще. Под старым дубом белел накрытый крахмальной скатертью стол, а на нем стояло столько всякого вкусного, что Варя моментально проголодалась. Здесь были и французские сыры, и фрукты, и копченая лососина, и розовая ветчина, и пурпурные раки, а в серебряном ведерке уютно пристроилась бутылка лафита.

Все-таки и за Луканом следовало признать определенные достоинства.

Когда подняли первый бокал, вдали глухо зарокотало, и у Вари сжалось сердце. Как она могла до такой степени отвлечься! Это начался штурм. Там сейчас падают убитые, стонут раненые, а она…

Виновато отодвинув вазу с ранним изумрудным виноградом, Варя сказала:

— Господи, хоть бы все у них прошло по плану.

Полковник выпил залпом, сразу же налил еще. Заметил, жуя:

— План, конечно, хорош. Как личный представитель его высочества ознакомлен и даже в некотором роде участвовал в составлении. Особенно остроумен обходной маневр под прикрытием гряды холмов. Колонны Шаховского и Вельяминова выходят на Плевну с востока. Небольшой отряд Соболева с юга отвлекает на себя внимание Осман-паши. На бумаге выглядит красиво. — Лукан осушил бокал. — Но война, мадемуазель Варвара, это не бумага. И ничегошеньки у ваших компатриотов не выйдет.

— Но почему? — ахнула Варя.

Усмехнувшись, полковник постучал себя пальцем по виску.