людному двору, в фургонах куда больше вещей, чем при отъезде. Хотя уже тогда, казалось, фургоны были загружены сверх всякой меры.

Писец и счетовод брат Эланд был так груб, что Констанс даже пожалела, что не взяла с собой отца Бертрана. Глядя на испитое лицо брата Эланда, она догадалась о причине его дурного настроения.

– Я слышала, – сказала она Карсфу, – что среди бенедиктинцев не принято проводить ночи в тавернах.

Он пожал плечами:

– Он молод. К тому же англичанин.

Когда Констанс повернулась, он добавил:

– Будь он нормандцем, дело, вероятно, было бы еще хуже.

Грум подвел Констанс ее кобылу. Она вручила ключи сторожу и дала ему последние распоряжения. Во дворе было очень шумно, брат Эланд громко вел свои подсчеты; проводя лошадей между фургонов, рыцари переругивались с кучерами и слугами, и Констанс пришлось повысить голос, чтобы привратник мог ее расслышать.

– Надеюсь, миледи, вы довольны тем, как прошли праздники? – спросил Карсфу, подставляя ладони и нагибаясь, чтобы помочь ей усесться в седло.

Хорошо ли она провела праздники? Констанс поудобнее устроилась в седле и взяла поводья. Миг-другой она не могла ответить, потому что вспомнила о ночи, проведенной при свете свечи в своей спальне, вспомнила об обнаженном теле своего любовника, переплетенном с ее телом. Она как будто заново осязала его гладкую кожу под своими пальцами, слышала страстные слова о том, как сильно он в ней нуждается. Как будто заново чувствовала, как он входит в нее.

Она сидела, словно вдруг ослепшая и оглохшая, ощущая жгучее томление между бедрами. Тем временем ее кобыла проявляла явное беспокойство, кусала мундштук.

– Миледи? – переспросил сержант.

Она сразу очнулась.

– Я думаю о нашем бедном сэре Эверарде.

Если бы ее верный страж был рядом, Сенреду никогда бы не удалось забраться в ее окно. И она не испытывала бы сейчас этих нестерпимых мук, мук любви.

Он глянул на нее искоса:

– Мы все постоянно вспоминаем о нем, миледи.

Она сделала глубокий вдох:

– Да благословит вас Всевышний, Карсфу! Да, Рождество прошло совсем неплохо. – И она направила кобылу к воротам.

Чтобы вывести фургоны на улицу между авангардом и арьергардом рыцарей, понадобилось довольно много времени.

Все ее сопровождающие, включая и рыцарей, купили подарки на рождественской ярмарке, чтобы отвезти их в Баксборо. Констанс, естественно, не отставала от других. Она накупила бирюзовых и янтарных бус для своих девочек и летние платья из льняного полотна.

И Оди, и Беатрис росли, как дички в поле. Особенно Оди. Казалось просто невероятным, что через пять лет они будут уже вынуждены подыскивать ей мужа. Помолвка в двенадцать, свадьба в тринадцать.

«Или в четырнадцать, – сказала себе Констанс. – Возможно, мне удастся выпросить этот лишний год у короля».

В небе ярко заискрилось солнце, и хотя все еще дул ветер, стало теплее. Это был всего лишь пятый день Святок. Улицы Винчестера были запружены толпами гуляющих. На площади благодушно настроенная толпа наблюдала за представлением мистерии. Идя на рождественскую мессу, прихожане переступали через строительные материалы, нагибались, чтобы не задеть леса.

Констанс ехала вместе с Карсфу во главе колонны. Рядом с лошадьми, прося милостыню, бежали ребятишки.

– Проваливайте! – погрозив кулаком, крикнул Карсфу. – Не такие уж вы нищие, чтобы попрошайничать.

Это были дети торговцев. Констанс со смехом сказала ему, чтобы он бросил им несколько фартингов. Сержант достал свой кожаный кошелек и вынул оттуда горсть монет. Дети с громкими воплями бросились собирать со звоном раскатившиеся по мостовой деньги.

Винчестерское святилище, хотя и строилось почти полвека, было далеко от завершения. Старый сакский храм снесли в последние годы правления Вильгельма Завоевателя, чтобы построить на его месте гигантский нормандский кафедрал. Самый большой во всей Англии, как не преминул похвалиться епископ. И не только в Англии, но и в Европе.

С другой стороны площади стояла большая повозка с натянутым над ней навесом, которая использовалась как сцена для представления мистерии. Опираясь на свою косу, одетая во все черное, Смерть наблюдала, как толстяк, олицетворение Обжорства и Порока, соблазнял молодого человека в парике с длинными белокурыми волосами, который пытался изображать девушку.

– Храни нас святой Георгий от таких уродин, – пробурчал Карсфу. – Не знаю, найдется ли глупец, который поверит в ее добродетель.

Констанс внимательно наблюдала за фигурой Смерти. Когда она повернула свою размалеванную белой краской маску в ее сторону, по ее спине пробежали мурашки. Во рту пересохло. Глаза в прорезях маски были темными, а не голубыми, как она ожидала, фигура довольно приземистая. И все же Констанс была потрясена. Пришпорив кобылу, она поехала сквозь толпу.

– Миледи! – крикнул один из ее рыцарей.