в совершенно невменяемом состоянии, с разбитым сердцем, что он проклинал бога за ту участь, которую он ниспослал его кумиру.
Его собеседник что-то произнес в ответ. Монах пожал плечами.
– Кто может сказать? Сенред был и, видимо, остается одаренным поэтом. Абеляр высоко ценил его стихи. И, видит господь, он наделен ярким талантом. Эти двое – из одного теста. Однажды мне довелось видеть, каким буйным темпераментом обладает Сенред. В нем нет и следа истинной христианской кротости. Как и в Абеляре, кстати сказать.
Молодой человек пристально уставился на него.
– Вы испытывали к нему антипатию?
Отец Бертран пожал плечами:
– Можно ли испытывать антипатию к другому богу? Даже поверженному, утратившему рассудок? Я отнюдь не желаю ему зла. Да хранят ангелы душу Сенреда, где бы он ни блуждал.
Констанс откинулась в седле.
Отец Бертран и его юный друг разговорились о философии, религии и вряд ли вернутся снова к интересующему ее человеку. В досаде она прикусила губу. А если попробовать их расспросить, делать это надо очень осторожно, да и навряд ли они скажут все. Ей, женщине, не подобает интересоваться публичными церковными скандалами. Отец Бертран будет только рад возможности осудить ее.
С самого пробуждения у нее болела голова, теперь эта боль еще больше усилилась. До Баксборо оставался всего один день пути. Во всяком случае, они не будут ночевать у дороги или в лесу. Она уже сказала Эверарду, что на ночлег они остановятся на постоялом дворе в деревне Роверли.
На глазах у нее, помимо воли, навернулись горячие слезы. «Должно быть, я сильно переутомилась, – сказала себе Констанс, – пора уже перестать хныкать… Ах, если бы сейчас я могла быть дома!»
К ее кобыле подбежала Ума, схватилась за стремя.
– Миледи! – Няня с трудом переводила дух. – Малышку стошнило, она зовет вас.
И зачем только эти дуры, черт бы их побрал, пичкают детей лепешками на меду! Кончиками пальцев Констанс смахнула с глаз предательскую влагу и повернула кобылу в сторону фургонов, где ехали няни с детьми.
Недалеко от этого места в переплетении света и теней от листьев стояли двое мужчин, рассматривая вереницу конных рыцарей.
– Как они могли потерять его? Мы сказали им, что они найдут его в Кидгроувском лесу, тут они его и нашли. Ничего большего мы сделать не можем. По крайней мере, за ту сумму, что нам уплатили.
Второй мужчина был явно обеспокоен.
Солнце высвечивало сверкающие кольчуги рыцарей и покачивающиеся в неподвижном воздухе пики с белыми флажками.
– Они говорят, что, раз уж мы потеряли его во время грозы, когда он бежал, мы же должны отыскать его снова.
Другой возмущенно прокаркал:
– Должны отыскать его снова? Только потому, что они не смогли его удержать? Послушай, у нас с тобой есть куда более важные дела, чем таскаться за каким-то певцом по лесам. – Он изо всех сил ткнул локтем в бок своего спутника. – Иди, скажи им, что ты можешь говорить на их языке. Если они хотят получить его опять, пусть платят по новой.
Рыцарь в остроконечном шлеме с белыми перьями выслушал их в полном молчании. Затем тронул своего большого коня. За ним последовали его спутники, все в красивых стальных кольчугах и остроконечных шлемах, с надетыми на доспехи простыми белыми туниками.
Второй мужчина хотел было что-то сказать, но могучий предводитель рыцарей поднял свой бронированный кулак.
– Шакалы, – презрительно обронил он на гортанном французском языке.
Сунув руку за пазуху, он вытащил кожаный мешочек с монетами. Долго он смотрел на него своими бледно-голубыми глазами и наконец бросил мешочек к их ногам.
– Найдите его, – сказал он.
Как по безмолвному сигналу, рыцари за его спиной развернулись и поскакали прочь.
Первый мужчина, нагнувшись, подобрал мешочек, открыл его и высыпал монеты на ладонь.
– Достаточно? – спросил его напарник.
– Больше чем достаточно, – последовал ответ. Повернувшись, он проследил взглядом за удаляющимися рыцарями. – Если бы денег было мало, я послал бы куда подальше этих молчунов. Уж больно они задаются.
Его напарник упер руки в бока.
– Ну что ж, – вздохнул он. – Дело сделано. С чего начнем?
Возносит счастье и свергает счастье
Счастливых, а равно и несчастливых,
И рока не откроет нам никто.
Софокл. «Антигона»[4]
9
