— А вы знаете? Вчера ночью квартиру Сумарокова ограбили! — говорю я, задыхаясь от нетерпения высказать все, что узнала сегодня утром и хочу рассказать всем подробности, которые я успела узнать, но оказывается, офицеры уже знают эту свежую новость.

— Безобразие! — возмущается Ранский, — произвести дерзкую кражу под самым носом, как говорится, у воинской части.

— Наша дача еще глубже в парк стоить… чего доброго… если… — нерешительно говорит Оля.

— Ax, какая ты трусиха! Ведь у дяди Алеши семь ружей и все заряжены! — говорит веселая Вера и тотчас же прибавляет, задорно блеснув глазами: — Ах, это ужасно интересно, воры! Я бы хотела их посмотреть…

— Ну, уж подобного мнения я разделить не могу, — вырвалось у меня.

После обеда Катишь, Вера и Оля стали одеваться на бал.

Ах, какие они хорошенькие все трое! Я не могу достаточно налюбоваться на них всех. Bepa, вся в бледно-розовом, светлая и сияющая, настоящее воплощение весны. Оля — та вся голубая, точно осененная прекрасно-нежным сиянием весенней ночи. А моя милая Катишь, в своем скромном, белом платьице, с гладко причесанной черной головкой — настоящая мушка в молоке. На тете Лизе черное бархатное платье, ее самое нарядное из всех. Я сижу в кресле и смотрю, как они одеваются, причесываются и вертятся перед зеркалом, и Bepa, и Оля, и Катишь. Сначала это очень интересно любоваться так на чужую радость, но вот неслышными шагами ко мне приближается мальчик-каприз и шепчет на ушко:

— «А тебя-то и не берут. Тебя оставят дома, как Золушку… А ты бы могла ехать и быть такой же хорошенькой и нарядной… Да!»

И вдруг самым неожиданным образом я сердито кричу:

— Да, да! Сами едут… а я оставайся… Очень весело, подумаешь!

— Деточка, что с тобой? — так и бросается ко мне тетя Лиза, — ведь я только отвезу их, введу в зал и сейчас же обратно… Ведь это тут же рядом… А ты в это время побудешь с Машей и Петром. Маша у тебя посидит, пока я не вернусь из Белого дома.

— Не хочу Машу! Я Катишь хочу! Одну Катишь! Пусть все едут, а Катишь останется со мною. Она моя! — извожусь я, бросая на тетю злые взгляды.

— Но ведь Катишь уже одета… и потому неужели же ты хочешь лишать удовольствия Катишь? — на перегонки уговаривают меня Вера и Оля.

Я кидаю косой взгляд на Катишь. Ах, какая она прелесть в ее скромном, белом платьице! И вот именно потому, что она прелесть, я не хочу, чтобы она ехала. Вырядилась, веселиться будет, плясать, а обо мне ей и дела нет!

Решительно, я считала. Катишь своей собственностью, которая и создана для того только, чтобы ублажать меня.

— Ну, уж это из рук вон, Лидюша! — выходит из себя Лиза. — Ты деспот какой-то стала!

— Ну, и оставьте меня, если я деспот. И уходите все и никого мне не надо, никого, никого!

— Конечно, уйдем, и не будем смотреть на тебя, капризная. Идем, Катишь! — говорить Bepa и бросает в мою сторону сердитый взгляд.

Я кидаюсь лицом в подушку дивана и замираю так на несколько минут. Потом, когда все затихает в комнате, осторожно приподнимаю голову и прислушиваюсь. Шаги и шелест платьев утихают в отдалении… Вон хлопнула дверь… Вон голос Веры крикнул — «Петр, я забыла мантильку… принесите, пожалуйста», — и шаги снова приближаются, снова. Но это не грубые солдатские шаги Петра. Что-то легко, стремительно несется по коридору. Я с удивлением устремляю глаза на дверь…

Ах! На пороге стоит Катишь и улыбается.

— Я не иду в Белый дом, Лидюша… голова болит что-то… Не хочется! — говорит она, усиленно глядя в сторону.

Голова болит!.. Я понимаю, что она говорит неправду…

— О, милая, милая Катишь!

И с легким криком я висну у нее на шее.

Деревья в парке глухо шумят, точно жалуются на что-то. Темень такая на дворе, что хоть глаз выколи. Точно что-то черное и страшное притаилось за дверью и ждет только случая вбежать, ворваться и схватит нас. Жуткая сентябрьская ночная мгла повисла за окнами и смотрит к нам убийственно- черными глазами.

— Мне страшно, Катишь, — шепчу я, поджимая под себя ноги и глядя в окно широко расширенными зрачками.

Катишь только что прочла мне о том, как маленький Рене пек в камин каштаны, когда призрак отца предстал перед ним. Я знаю этот рассказ от слова до слова и каждый раз волнуюсь и дрожу на том месте его, где появляется призрак.

— На сегодня довольно, Лидюша! — говорить Катишь. — Видишь, до чего дочиталась ты. Совсем нервушка стала… А бояться нечего. Мы сейчас уляжемся с тобой спать и не заметим, как подойдут наши.

— А ты не раскаиваешься, что осталась со мною? — спрашиваю я, ласкаясь к Катишь, в то время как сердце мое сжимается болью раскаяния оттого, что я лишила удовольствия моего милого друга.

Я всегда говорю ей без свидетелей «ты». Это ее желание.

— Милая моя девчурочка! — отвечает Катишь, — да разве может мне пустое бальное верчение по залу заменить тебя? — и она крепко-прекрепко меня целует.

Счастливые и довольные друг другом мы отправляемся в «детскую».

В нашей уютной комнатке перед образом Спасителя тихо мерцает лампада, и это придает ей еще более уютный вид. Только в окошко назойливо лезет та же черная мгла.

Я быстро спускаю шторы на окне, к великому удивлению Катишь, потому что мы никогда не делали этого раньше, так как окно нашей комнаты выходит в самую глухую часть парка, где никто никогда не бывает. Потом я раздеваюсь и, прежде чем Катишь успела остановить меня, юркнула в ее постель.

— Катишь, позволь мне остаться у тебя… Мне что-то страшно сегодня! — говорю я умоляющим тоном.

У нее не хватает духа прогнать меня в мою кроватку, и я устраиваюсь подле нее. Лампадка чуть мерцает теперь у иконы. Вот-вот она потухнет сейчас. Что-то тяжелое душит меня… Смутный страх закрался во все затаенные уголки моей души…

Воспоминание о ночных ворах, забравшихся на соседнюю дачу, не дает мне покоя. Я долго ворочаюсь на своем месте. Катишь уже спит. А я думаю… думаю… думаю… о том думаю, чтобы скорей прошла эта черная мглистая осенняя ночь и чтобы наши вернулись скорее… С этой последней мыслью я не заметила, как уснула тяжелым, кошмарным сном…

Странный шорох привлек мое внимание, когда я внезапно проснулась и села на постели. Точно кто- то ходил по гостиной, мягко шлепая босыми ногами.

— Катишь, ты слышишь? — прошептала я, в то время как холодные капли пота выступили у меня на лбу.

Катишь не спала тоже и чутко прислушивалась, как и я.

— Кто-то ходит в гостиной, — проговорила она, хватая мою руку похолодевшей рукой.

— Катишь! Это «они»? — проговорила я, давясь каждым словом. При этом я почувствовала, что волосы зашевелились у меня на голове.

— Это воры! — скорее угадала, нежели услыхала я трепещущий голос моей наставницы.

Шаги начали приближаться. Вот они раздаются уже значительно ближе… по коридору… остановились у самых дверей… Не обменявшись ни словом, мы обе, как по команде, откинулись на