— Ага, он здесь! Несносный доносчик!

И, быстро повернув лицо в сторону взволнованного, бледного Коли, с платья которого струилась вода на пол, я проворчала сердито:

— Нечего глупости болтать. Сама упала в пруд и баста. А если… если… вы… кто-нибудь на Анютку… пожалуется… то я… я…

И, не договорив, я забилась и затрепетала на руках тети.

Мне тотчас же было дано слово оставить Анютку в покое.

На другое утро, когда я, совсем уже оправившаяся от моего невольного купанья, как ни в чем не бывало, бегала по саду, ко мне подошел Коля.

— Ты меня выставила вчера лгуном, — проговорил он серьезно, исподлобья глянув в мои глаза.

— Зато Анютка спасена, — рассмеялась я весело.

— Не только спасена, но еще успела мне сделать гадость…

— А что такое? — спросила я тревожно.

— Побежала к моему дяде и пожаловалась на меня, что я ее хотел толкнуть в воду, и дядя наказал меня.

— Как? — вся замирая от ужаса, прерывающимся голосом спросила я.

Коля молчал.

— Как? — уже настойчиво повторила я, и голос мой зазвучал властными нотками. Я не привыкла иначе говорить с моими «рыцарями».

Коля продолжал молчать.

Тогда я быстро вскинула на него глазами. Он был очень бледен. Только на левой щеке краснел предательский румянец… Я тихо вскрикнула и прижалась лицом к этой щеке. Больше я ничего не хотела знать, ничего!..

Пятнадцатого июля, в день именин Вовы, был назначен большой праздник в белом доме, где жили семейства офицеров соседнего батальона с их командиром. Я не сомневалась, что буду приглашена и тщательно готовилась к этому дню. Я знала, что стрелки и их жены, а особенно сам генерал Весманд — командир соседней с нами вoeннoй части — и его жена очень любили маленькую, немного взбалмошную, но далеко не злую «принцессу». А об их сыне Вове и говорить нечего. Мы отлично понимали друг друга и дня не могли прожить, чтобы не играть и… не поссориться друг с другом.

Наконец так страстно ожидаемый мною день наступил. Тотчас после завтрака тетя позвала меня одеваться. Белое в кружевных воланах и прошивках платье с голубым поясом, цвета весеннего неба, было прелестно. Русые кудри принцессы тщательно причесаны и на них наколот голубой бант в виде кокарды. Шелковые чулки нежного голубого цвета, такие же туфельки на ногах и… я бегу показываться «солнышку» в моем новом костюме. Он сидит в тужурке в кабинете и пишет что-то у стола. Я в ужасе.

— Ах, ты еще не готовь, «солнышко»! Но как это можно? Ведь мы опоздаем! — говорю я тоном глубокого отчаяния.

— Успокойся, деточка. Ты поспеешь с тетей вовремя. — отвечает он, лаская меня. — А я позднее приду.

— Позднее!.. ну-у…

И лицо мое вытягивается в скучающую гримасу. Я так люблю ходить в гости с моим дорогим, ненаглядным отцом. И вот…

Но предстоящий праздник так увлекает меня, что я скоро забываю это первое маленькое разочарование.

И быстро целую «солнышко» и вприпрыжку бегу к дверям.

— Лидюша! — останавливает меня голос отца, когда я уже достигла порога. — Поди-ка сюда на минутку.

Что-то необыденное слышится мне в нотах этого голоса, и в одну минуту я перед ним.

— Видишь ли, девочка, — говорит папа, и глаза его смотрят не в мое лицо, а куда-то повыше, на мою голову, где в русых кудрях виднеется голубенький бантик-кокарда, — сегодня к генеральше Весманд со мною приедет одна твоя тетя: моя кузина Ронова… тетя Нэлли… Будь любезна с нею… Постарайся, чтобы она тебя полюбила…

— Зачем? — срывается с моих губ.

Папа теперь уже не смотрит на голубенькую кокарду, а прямо на меня, в мое лицо.

— Тетя Нэлли, как ты сама убедишься, очень хорошая, добрая девушка… Ее нельзя не любить, — говорит он с каким-то особенным выражением.

«Хорошая, добрая девушка». — эхом повторяло что-то в моем мозгу. И ради нее «солнышко» не идет вместе со мною и Лизой на праздник, а придет позднее… Да! Очень хорошо!

И я уже ненавижу эту «хорошую, добрую девушку». Ненавижу всей душой.

Я не знаю, что ответить папе, и в волнении тереблю конец моего голубого пояса, и рада, бесконечно рада, когда тетя Оля зовет меня, и я могу чмокнуть моего отца и убежать…

— О-о, какая прелестная девчурка! Лидочка, да и выросли же вы как за это время. Aй да девочка! Прелесть что такие, картинка!

— Господа, Лидочка Воронская — моя невеста!

Я быстро вскидываю глазами на шумного, веселого, коренастого человека в стрелковом мундире, с широким лицом и огромной бородавкой на левой щеке. Тут же сидят несколько человек офицеров и дам. Я знаю из них румяного здоровяка Ранского, с огромными усами, и бледного, красивого, чахоточного Гиллерта, который дивно играет на рояле.

Сама генеральша — маленькая, полненькая женщина с белыми, как сахар, крошечными, почти детскими ручонками — спешит навстречу к нам. Она целуется с тетей Лизой, улыбается и кивает мне, представляет нас всем этим нарядным дамам и щебечет при этом, как канареечка.

— Charmant enfant! — говорит она тихонько тете, бросая в мою сторону любующийся взгляд. — И совсем, совсем большая! — тотчас же прибавляет она по-русски.

— И какая хорошенькая! — вторят ей батальонные дамы.

Из них я знав только одну. Марию Александровну Рагодскую, с дочерью которой, восьмилетней, серьезной и черноглазой Наташей, мне приходилось играть.

Я чувствую себя очень неловко под этими перекрестными взглядам смутно сознавая, что не заслужила все эти восторженные похвалы, и что они скорее направлены к тете Лизе, нежели ко мне — что бы сделать что-либо приятное моей воспитательнице. И потому я очень рада, когда на пороге появляется Вова, красный, возбужденный и радостный, как и подобает быть имениннику, и, схватив меня за руку, уводит в сад.

В саду очень шумно и весело. Два кадета, какой-то незнакомый гимназист, потом высокий, худой, как жердь, юнкер кавалерийского училища, Лили, Наташа Рагодская и какие-то еще две девочки, очень пышно и нарядно одетые, играют в крокет. И все говорят по-французски. Я ненавижу французский язык, потому что очень плохо его знаю и потому, что нахожу лишним объясняться на чужом языке в то время, как есть свой собственный, природный, русский.

Вова, со светскою любезностью хозяина дома, живо представляет меня всем. Нарядные девочки чинно приседают мне кавалерийский юнкер небрежно щелкает шпорами, процедив сквозь зубы:

— Bonjour, mademo'selle.

Наташа Рагодская важно подходит ко мне, становится на цыпочки и протягивает губы для поцелуя. Два кадета и гимназист угрюмо кланяются, щелкнув каблуками — за неимением шпор, а Лили встречает меня очень громко: