– Клянусь божьим зобом, – заорал он, – это действительно была взятка!
Киссур вылетел из-за стола и затопал по лестнице. Идари – за ним. Чареника бросился к окну: со двора неслись бешеная ругань и ржанье, заверещал попавший под плетку конюх, захрустел под копытами гравий. Чареника пожевал губами и произнес:
– Если бы этот человек был умней, он не взял бы сундучка. А если бы он был глупей, то я бы сделал его государем.
А дочь Чареники, Янни, зарыдала и сказала:
– Он не любит меня! Он любит Идари!
Это замечание, право, нельзя было назвать логичным выводом из происшедшего, но оно несомненно доказывало, что душу бедняжки Янни и душу государыни Касии пекли в разных печках.
Советник Арфарра сидел в своем кабинете за столом. На нем была желтая шапочка, стянутая вокруг головы снурком, и бархатный кафтан-четырехрукавка. На одной стороне кафтана были вышиты лисы, на другой – олени.
– Я, – сказал Киссур с порога, – негодяй и болван! Это действительно взятка.
Арфарра поднял голову. В дверь вслед за Киссуром лезли всклокоченные рожи, с глазами, круглыми от страха за начальство. Арфарра махнул рукой: рожи сгинули.
– Что же, – продолжал Киссур, – эта взятка и прочее, – и вправду стала причиной восстания в Кассандане?
Арфарра дописал какую-то бумагу, посыпал ее песочком, стряхнул песочек в корзинку и улыбнулся:
– Вообще-то, – сказал Арфарра, – когда от наместника требуют заплатить установленные государством подати, это не должно быть поводом для восстания. Но в сложившихся обстоятельствах – да.
Киссур смотрел на него в упор своими наглыми карими глазами.
– Сколько еще взяток я взял?
– Ты лично или…
– И так и так.
Господин Арфарра снял со стола одну из папок и протянул Киссуру. Тот открыл папку и стал читать. Листы в папке были исписаны в стиле «молодых ростков» четким почерком Арфарры, с примерными цифрами и краткими разъяснениями. Киссур читал, пока солнце не перебралось с одной половины дня на другую. Наконец Киссур встрепенулся и сказал:
– Однако! Для кого вы приготовили эту папку?
– Для тебя. Я знал, что ты придешь.
Киссур встал и начал расхаживать по кабинету взад и вперед. Потом он остановился перед Арфаррой и с тоской сказал:
– Этот чиновник из Шукки… Я ведь не глупец, советник! Но он был так щедр, чистосердечен. Шутил: «Зачем мне деньги? Все равно богатство, не употребленное на подарки и пиры, приносит владельцу несчастье!» Это было совсем не как взятка чиновника, а как дар благородного сеньора! Вы не представляете, насколько это было похоже!
– Да, – промолвил Арфарра, – это ужасно похоже.
– Почему же вы не объяснили мне? – спросил Киссур, выпучив глаза на папку. – Вы же ясновидец. Почему не предупредили заранее?
Арфарра засмеялся.
– Киссур, – сказал он, – если объяснить очень умному человеку правила игры в «сто полей», он не начнет играть хорошо, пока сам не сыграет тысячу партий. Вы полагали, что взяток брать не следует, а что дают их так: подходит к вам негодяй с грязными руками, и со ртом, похожим на арбузный ломоть, и говорит: «Вот взятка! Возьми!» Это, конечно, тоже бывает.
Арфарра помолчал и продолжил.
– Вот это-то я и имел в виду, Киссур, когда говорил, что опасно, если первым человеком в государстве становится выскочка, варвар или повстанец. Он может быть весьма умен: но люди вокруг тоже умны, и вдобавок опытны.
– А что бы, – спросил Киссур, – сделал господин Нан, если бы этот чиновник из Шукки подарил ему сундучок?
– А этот чиновник из Шукки, – сказал Арфарра, – уже дарил Нану сундучок. За неделю до мятежа господин Нан утвердил план строительства нового канала от Идена до Кассанданы. Было много охотников получить подряд на этот канал, и этот чиновник с сундучком был в их числе.
Арфарра замолчал и долго мешал угольки в жаровне.
– Есть вещи, – продолжал старик, – которые нельзя уничтожить, но можно направить к добру или злу. Не думаю, что кто-либо, когда-либо, в каком угодно государстве получит подряд на такой канал без взятки. Но ни мне, ни господину Нану этот чиновник никогда бы не предложил сделать его наместником Кассанданы. И разница между плохим и хорошим государственным устройством заключается не в том, берут или не берут чиновники взятки, а в том, чего достигают с помощью взяток – строят каналы или вызывают восстания.
Киссур сидел, как мышь под дождем.
– Не стоит отчаиваться, – сказал Арфарра. Вот если б ты послушался советов Чареники и превратил бы ойкумену в пустыню и назвал бы это справедливым правлением, а потом догадался, что сделал противоположное тому, что хотел, – вот тогда был бы повод к отчаянию.
Наступило долгое молчание. Киссур, опустив взгляд, следил, как по ножке стола в солнечном луче ползет паучок. Вдруг он поднял голову:
– Но ведь я хотел сделать только то, что вы сами хотели сделать четверть века назад!
Арфарра вздрогнул, а на щеках его вспыхнули два красных пятна.
– Как вы могли разувериться в том, за что отдали жизнь? За что народ произвел вас в боги-хранители! Ничто на земле не может заставить человека отказаться от самого себя!
Арфарра молчал довольно долго и потом сказал:
– Когда-нибудь я тебе объясню, что заставило меня поумнеть. Но это будет такой неприятный разговор, что на сегодня с тебя хватит.
Осень быстро кончилась, началась холодная, дождливая зима. Это была самая счастливая зима в жизни государя Варназда. Мятежник Ханалай сидел в Харайне тихо, как лягушка подо льдом. В Верхний Варнарайн Арфарра послал вместо армии трех умных чиновников и сорок мешков денег и так умело повел дело, что весь выборный совет из-за этих сорока мешков передрался. Кажется, договорились, что республика Варнарайн будет иметь полный суверенитет внутри империи, или неполный за ее пределами… государь не вникал.
Войско Киссура стояло под столицей и кормилось за казенный счет. Киссур полагал это безумием: даже князь держит дружину, чтобы добыть с ней богатство: что же государь держит дружину, чтобы проедать казну?
Противу правил Варназд часто бывал во дворце своего министра. Однажды он стоял у азалий на берегу пруда и вдруг заметил на дорожке слугу с рогожной корзинкой. Слуга увидел его и смутился. Варназд приказал открыть корзинку: в ней копошилась пара щенков.
Слуга сказал, что это ощенилась большая белая сука, помесь волка и волкодава, которая раньше жила с Арфаррой в горах. Она отстала от Киссура по пути в столицу, а через месяц объявилась вновь. Теперь она жила с Киссуром, так как он брал ее на охоту. Киссур пускал ее в комнаты, и там она спуталась с одной из тех плоских собачонок, которых держат в покоях женщины. Киссур, разобидевшись, приказал утопить щенков.
Варназд взял щенков к себе; один вскоре подох, а другой жил и жевал все кисти и кружева в государевой спальне.
В эту зиму было много поединков между варварами, и лопнул банк, финансировавший торговлю с Верхним Варнарайном, а еще два банка уцелело только потому, что Арфарра выдал им основательную ссуду. В эту зиму несколько чиновников сошло с ума.
Киссур стоял на вершине могущества. Он был обласкан и осыпан милостями. Тысячи просителей обивали его порог, тысячи слуг сновали, как челноки, туда и сюда, чтобы выполнить любую его прихоть. В окнах его дворца сияли огромные стекла, в оранжереях зрели золотистые персики и красные сливы, и утки с золочеными хохолками важно плавали в озерах его садов.
