наместника Ханалая. Тот вбил себе в голову, что в храме Шакуника все могли. Золото – это так, для проверки. А на самом деле наместнику нужно огненное зелье шакуников, которым по слову Арфарры уничтожило варварский город Ламассу, и от которого погибли их храмы.

Тут стражники опять стали пить вино и рассказывать друг другу всякие страсти, а через некоторое время пришла смена.

Стражники отвлеклись. Из-за циновки, завесившей вход во дворик, выскользнула тень – Бьернссон. Он пошел потолковать со стражей и вот – все слышал. Бьернссон прошел в большую комнату, вытер пот со лба, зажег масляную лампу, внимательно оглядел ряды реторт и химикалий. Да, отменная коллекция. «Ай да молодец простой человек наместник, – подумал Бьернссон, – ведь среди чиновников принято смеяться басням о храме. А простой человек всегда прав, как указывал государь Иршахчан». Вот тебе и неожиданное следствие – иметь разбойника в наместниках.

Свен Бьернссон хватил об пол скляночкой с едким натром, склянка пискнула, яшмовый араван прибил ее каблуком и заорал на нездешнем языке: «Ну ладно, господин наместник, ты у меня получишь алхимию! Такую алхимию получишь: с драконами и фейерверками, с голубыми мечами и огенными цепами!»

Минуло пять дней с той поры, как Киссур выскочил от Архизы в окошко. Киссур шел по серединной площади. Он любил это место: пруд, круглый, как небесное око, столбы для указов и столбы для жалоб, – два столба, на которых покоится государство, каменная статуя с головой мангусты. Если вообразить себя на месте статуи, то увидишь все четверо ворот Верхнего города, и так не только в этом городе, но и любом другом. Киссур часто воображал себя на месте статуи. Вдруг кто-то хлопнул Киссура по плечу:

– Вот твои сорок «единорогов»!

Киссур обернулся – Нахира! Пошли в харчевню. Служанка подала вино и закуску, нарезала толстыми ломтями мясо. Нахира спросил у Киссура, что он думает о происходящем в стране.

– Думаю, – ответил Киссур, – что небеса скоро опрокинутся на землю. Люди бросают земледелие и устремляются туда, где торговля. У немногих богачей шелка и кружева гниют в амбарах, они откупаются от налогов взятками, и всю тяжесть налогов несут бедняки. Богачи становятся господами, бедняки становятся нищими, и вместе с бедняками нищает государство. Поистине страсть к стяжательству подобна камню, который привязан к шее государcтва, дабы утопить его! Разве можно вести дела так, как первый министр! Неужели нет никого, кто раскрыл бы государю глаза на происходящее!

– А что ты скажешь о здешнем народе?

– Он очень трудолюбив, – ответил Киссур, – Я проезжал деревнями: женщины сидят целый день у порога и плетут кружева. Опустят коклюшки, засунут в рот кусок лепешки и опять плетут: душа радуется. Если бы, однако, они производили рис, а не кружева, заботились бы об основном, а не о побочном!

– Трудно им заботиться об основном, – усмехнулся бывший разбойник Нахира, – потому что эти кружева у них заранее скупил господин Айцар. Его приказчики роздали нити, по весу, вперед, и уже заплатили за работу тяжелой монетой, и я не завидую той женщине, у которой в кружевах будет меньше весу, чем в выданных ей нитях.

Киссур нахмурился.

– Знаешь ли ты, – спросил Нахира, – что вскоре через наши горы в столицу, от Айцара, к первому министру пойдет целый караван добытого у простых людей: кружева, шелк, серебро, и еще дорогие фрукты «овечьи ушки», которые первый министр очень любит? Все повозки оформлены как государственные, чтобы идти без пошлин, ящики с драгоценностями запрятаны в мешки с зерном. Зерно это отобрано у тех, кто задолжал Айцару, не в силах сплести ему кружева: берут зерно в провинции, где оно дешево, сбывают в столице, где дорого. Так-то! Привлекают в столицу толпы нищих, нарушают справедливую цену, а для чего? Чтобы извлечь выгоду из продажи зерна. Люди голодают, а зерно увозят!

– Если бы у меня было оружие и люди, – сказал Киссур, – я бы отобрал это зерно и раздал беднякам.

– Это кто тут хвалится разбоем? – рявкнул над Киссуром чей-то голос. Киссур обомлел и схватился было за кинжал, как вдруг расхохотался: на руке, легшей на его плечо, не было мизинца – то был не кто иной, как разбойник Кон-Коноплянка.

Был чиновник по имени Радун, ответственный перед араваном Харайна за состояние императорского тракта. Радун был человеком домовитый и усердный, и за три месяца выловил всех контрабандистов. Через три месяца новый араван позвал его к себе и велел сопровождать в столицу пятьдесят возов зерна. Араван объяснил, что если пустить это зерно по каналу, где при шлюзах есть посторонние глаза, то люди наместника заточат это зерно до будущего года, и получится, что араван не сдал в срок налоги. Араван сказал:

– Друг мой! Я в отчаянном положении! Я вошел в большие долги, чтобы купить это место. А теперь оказалось, что в Харайне всем заправляет наместник Ханалай, я ничто в глазах уважаемых людей, и похоже, что подлые богачи заставили меня оплатить мою же погибель.

Узнав, что Радун идет с большим караваном в столицу, многие маленькие люди стали приходить к Радуну и просили передать тот или иной подарок. Радун понял, что усердие его принесло плоды и он не зря гонял контрабандистов. Радун брал и поражался, какой стал вороватый народ.

Через неделю караван подошел к горам между провинциями Харайн и Чахар. На ночлег расположились в деревне Песчаные Пни. Вечером Радун вышел во двор по нужде и вдруг видит: стоит одноногий, однорукий и одноглазый великан и порет мешок серебряным ножом. Радун зашевелился: великан растаял. Радун подошел и увидел, что мешок действительно распорот. Он запустил туда руку и увидел, что в мешке – рис, а в рисе – другой мешочек. Он вытащил этот другой мешочек, растеребил и понял, что в маленьком мешочке – не рис, а травка «волчья метелка».

Радeн вернулся в харчевню и увидел, что одноногий великан – вовсе не привидение, а молодой охотник. Левая половина куртки у него была белая, как простокваша, а правая половина куртки – коричневая, как копченая зайчатина, и поэтому Радун не увидел правой половины в темноте. Белые волосы охотника были скручены в пучок, и в них были вплетены две красные ленты. Он был выше Радуна на полторы головы. Рядом с ним стоял лук, обмотанный пальмовым волокном, а за поясом торчал топорик-клевец.

Радун решил, что это не охотник, а соглядатай наместника, и подумал: «Что ж! Мне и раньше казалось странным, что налоги едут горами, а не каналом. Однако мое дело – доставить поклажу на место». Радун подозвал хозяина постоялого двора и сказал:

– Мне не нравится этот парень в двуцветном платье. Он не похож на местного крестьянина. Как бы он не был разбойничий соглядатай.

Постоялый чиновник сказал:

– Это какой-то ссыльный чиновник, он приехал к господину Мелие поохотиться.

Радун окончательно уверился в своих подозрениях. Он подсел к двуцветному, и они разговорились. Радун попросил его сделать честь и проводить завтра караван.

Назавтра встали, поели, покормили богов и тронулись в путь. Скоро вьехали в горный лес. Ветви заслоняли солнце, в травах и деревьях кричали птицы, листья и ветви переплетались плотно, как уток и основа.

У Радуна был c собой меч с серебряной цепочкой. Радун вынул меч из ножен и продел руку в цепочку, и люди его сделали то же самое. У Радуна было шесть десятков людей, и у всех были копья, украшенные зелеными лентами и желтыми шипами, секиры с белыми рукоятями и маленькие кожаные щиты. По знаку Радуна несколько человек незаметно окружило его беловолосого спутника, и Радун, чтобы отвлечь его внимание, полюбопытствовал, что за суета была утром в деревне. Спутник ответил, что в деревне неурожай, и что крестьяне подали в управу доклад о ссуде, но им, как нынче водится, отказали, а предложили взамен продавать землю и переселятьcя в новые места.

– Теперь идут подавать доклад небу, в храм яшмового аравана, – это, кстати, почти по пути. Кто-то распустил слух, что сегодня яшмовый араван выдаст зерно.

Радун вспомнил, что по провинции опять бродит воскресший Арфарра и сказал:

– Вряд ли народ будет сыт, если вместо того, чтобы трудиться в поле, начнет подавать доклады