– Нет, не внесен. – Кулум заставил себя посмотреть на отца; повисшее над пляжем молчание душило его.

– Почему же, черт побери, его нет в списке?

– Потому что... потому что он уже куплен. – Волосы на затылке Кулума зашевелились, когда он увидел – словно во сне, – как отец подошел к нему, и все тщательно подобранные слова разом улетучились из его головы. Все его объяснения. Про то, как сегодня утром он с отчаяния сказал Лонгстаффу, что отец надумал поставить на холме церковь. Для всего Гонконга. Это был единственный выход, хотелось кричать ему. Неужели ты не понимаешь? Ты погубил бы всех нас. Если бы я предложил тебе такое, ты даже не стал бы меня слушать. Неужели ты не понимаешь?

– Куплен кем?

– Мной. Для Церкви, – запинаясь проговорил Кулум. – За один фунт в год. Холм принадлежит Церкви.

– Ты забрал у меня мой холм? – Слова прозвучали тихо, но колюче, и Кулум почувствовал притаившуюся за ними жестокость.

– Для Церкви. Да, – выдавил из себя Кулум. – Ку... купчая была подписана сегодня утром. Я... его превосходительство подписал ее. Навечно.

– Ты знал, что я хочу этот холм?

– Да. – Кулум не видел ничего, кроме ослепительного света, струившегося из глаз отца. Этот свет пожирал его, как пламя, выжигая самую душу. – Да. Да. Я решил отдать его Церкви. Да. Холм принадлежит Дому Божию.

– Значит, ты осмелился пойти против меня?

Наступила звенящая тишина. Даже Брок был поражен той силой, которая, казалось, изливалась из Струана и, как водоворот, захлестывала их всех.

Кулум ждал удара, который, как он знал – как знали все на пляже, – сейчас последует.

Но кулаки Струана разжались, он круто повернулся и зашагал прочь из долины.

Громовой хохот Брока вдребезги разнес тяжелое молчание, и каждый на берегу невольно вздрогнул.

– Заткнитесь, Брок, – сказал Квэнс. – Заткнитесь.

– Так я и сделаю, Аристотель, – ответил Брок. – Так я и сделаю.

Торговцы разделились на перешептывающиеся группки, и Хиббс выкрикнул дрожащим голосом:

– Пожалуйста, все, кто приобрел землю, проходите сюда. Прошу вас, джентльмены.

Брок внимательно, почти сочувственно, оглядел Кулума.

– Я бы сказал, что дни твои сочтены, парень. Ты не знаешь этого дьявола так, как его знаю я. Теперь, когда ходишь, оглядывайся почаще. – Он подошел к Хиббсу, чтобы заплатить за свои участки.

Кулум дрожал с головы до ног. Он чувствовал, что люди смотрят на него. Чувствовал их преклонение перед ним. Или это был ужас?

– Ради всего святого, почему ты не спросил у него? – проговорил Робб, едва оправившись от потрясения. – А? До того, как сделал это?

– Он ведь не согласился бы, правда?

– Не знаю. Не знаю. Мог и согласиться. Или мог оставить Брока с этим... – Робба вдруг охватила слабость, и он замолчал. – И не обращай внимания на то, что говорит Брок. Он просто пытается запугать тебя. Тебе не о чем беспокоиться. Совершенно.

– Я думаю, отец действительно сам дьявол. Робб невольно вздрогнул всем телом.

– Глупости это, парень. Глупости. Ты просто измотан. Мы все измотаны. Это серебро и... ну, волнение момента. Беспокоиться не о чем. Он все поймет, когда... – Робб не договорил. Повернувшись, он поспешил вслед за братом.

Кулум тщетно пытался поймать хоть один предмет в фокус, все плыло у него перед глазами. Ему казалось, что звуки стали громче, чем раньше, но людские голоса доносились до него словно издалека, цвета и контуры слились в одну нескончаемую пеструю полосу. Его глаза заметили вдалеке Мэри Синклер и ее брата. Вдруг он услышал их голоса совсем рядом, они обращались к нему.

– Извините, – пробормотал он. – Я не слышал, что вы сказали.

– Я просто говорил, что это будет прекрасное место для церкви. – Горацио натянуто улыбнулся. – Лучше-то не найти.

– Да.

– Ваш отец всегда хотел иметь этот холм. С самого первого дня, когда увидел Гонконг, – сказала Мэри.

– Да. Однако теперь холм принадлежит Дому Божьему.

– Действительно, – печально кивнула она. – Но какой ценой?

В следующий миг он почему-то уже не разговаривал с ними, а вместо этого недоуменно смотрел на Хиббса.

– Да?

– Прошу прощения, сэр, но расписки ждут. Расписки тем, кто купил сегодня землю, – тревожно поглядывая на него, проговорил Хиббс.

– Расписки?

– Да. Расписки за взносы. Вам бы нужно их подписать.

Кулум последовал за Хиббсом к помосту – ему казалось, что он видит себя как бы со стороны. Механически он написал свое имя.

Робб торопливо шагал по Куинз Роуд, не обращая внимания на смятенные взгляды, которыми его провожали все, кто попадался ему по дороге. Грудь болела от напряжения.

– Дирк, эй, Дирк, – выкрикнул он. Струан остановился на мгновение.

– Скажи ему, что я буду ждать его на его холме на рассвете.

– Но, Дирк, Кулум только хотел...

– Скажи ему, чтобы приходил один.

– Но, Дирк, послушай минутку. Не уходи. Подожди. Бедный парень просто...

– Скажи ему, чтобы приходил один.

В эту ночь во время полуночной вахты ветер переменился с ост-норд-оста на ост, и скорость его упала на один узел. Влажность увеличилась, температура поднялась на градус, и капитаны всего флота заворочались во сне и на короткое мгновение проснулись, зная, что новый муссон проложил себе курс. Теперь теплый и влажный ветер будет дуть с востока три месяца до самого мая, потом так же неожиданно переменится вновь, забирая к югу и неся с собой все больше влаги и тепла. Затем осенью опять задует ост-норд-ост, сухой и прохладный, и так до весны следующего года, когда он в очередной раз повернет к востоку и ослабнет на один узел.

Капитаны снова погрузились в сон, но теперь он стал тревожен. Восточный ветер возвещал начало сезона тайфунов.

Брок раздраженно заворочался на своей койке и почесался.

– Что с тобой, Тайлер? – спросила Лиза, проснувшаяся в тот же миг и с ясной головой, как это бывает с женщинами, когда у них глубоко озабочен супруг или болеет ребенок. Она спала на койке у противоположной стены их пропахшей потом каюты.

– Пустяки, Лиза. Ветер переменился, только и всего. Спи, отдыхай. – Брок поправил фланелевый ночной колпак и тяжело зевнул.

Лиза грузно поднялась с постели и зашлепала босыми ногами через комнату.

– Куда это ты собралась?

– Да вот окно открою, дружок. Спи.

Брок повернулся на другой бок и закрыл глаза, но он знал, что сон к нему уже не вернется. Он