– Смерть господня, – выругался Струан. – Бедный старина Аристотель.

– Что случилось с мистером Квэнсом? – спросил Сергеев. Струан посвятил его в семейные неурядицы художника.

– Может быть, нам следует прийти к нему на помощь? – предложил Сергеев. – Он мне определенно понравился.

– Мы едва ли вправе вмешиваться в супружеские отношения, как вы думаете?

– Пожалуй. Но кто же тогда будет судьей конкурса?

– Видимо, придется мне взять это на себя.

Глаза Сергеева весело прищурились.

– Позвольте мне вызваться добровольцем. Как другу?

Струан внимательно посмотрел на него. Затем повернулся на каблуках и вышел на центр круга. Оба оркестра взяли громкий мажорный аккорд.

– Ваше превосходительство, ваше высочество, леди и джентльмены. Сегодня вечером у нас проводится конкурс среди леди на лучшее бальное платье. Боюсь, что наш бессмертный Квэнс занят в данный момент другими делами. Но ею высочество великий князь Сергеев предложил разрешить наше затруднение и сделать выбор. – Струан повернулся к великому князю и захлопал в ладоши. Его аплодисменты были гут же подхвачены, и вышедшего вперед Сергеева встретил одобрительный рев.

Сергеев взял мешок с тысячью гиней.

– Кого мне выбрать, Тай-Пэн? – спросил он углом рта. – Тиллман для вас, Варгаш для меня, Синклер – потому что она самая интригующая дама в зале? Выбирайте, кто будет победительницей.

– Это ваш выбор, мой друг, – сказал Струан и отошел с безмятежной улыбкой.

Сергеев подождал немного, продлевая приятное волнение. Он знал, что выбор должен пасть именно на ту, кого наметил в победительницы Струан. Наконец он принял решение, прошел через притихший зал, поклонился и положил мешок с золотом к ее ногам.

– Полагаю, это принадлежит вам, мисс Брок.

Тесс ошеломленно смотрела на великого князя. Потом тишина лопнула, и ее лицо густо зарделось.

Раздались шумные аплодисменты, и те, кто поставил на Тесс вопреки настроениям большинства, громко закричали от восторга.

Шевон хлопала вместе со всеми, скрывая свое разочарование. Она понимала, что выбор был сделан действительно мудро.

– Идеальный политический ход, Тай-Пэн, – спокойно прошептала она. – Вы очень умны.

– Это решение принял не я, его принял великий князь.

– Вот вам еще одна причина, по которой вы мне так нравитесь, Тай-Пэн. Вы все время невероятно рискуете, и ваш йосс никогда вас не подводит. Это удивительно.

– А вы и сами редкая женщина.

– Да, – призналась она без всякого тщеславия. – Я очень хорошо понимаю политику. Это у нас семейное. Когда-нибудь мой отец – или один из моих братьев – станет президентом Соединенных Штатов.

– Вам следует быть в Европе, – сказал он. – Здесь вы растрачиваете себя.

– В самом деле? – Ее глаза, дразня, посмотрели на него.

Струан вошел в дом, стараясь не шуметь. Близился рассвет. Лим Дин спал возле самой двери и, вздрогнув, пробудился.

– Чай, масса? Завтлак? – спросонья забормотал он.

– Лим Дин кровать, – мягко сказал Струан.

– Да, масса. – Китаец засеменил к себе.

Струан пошел по коридору, но, проходя мимо гостиной, заглянул в открытую дверь и остановился как вкопанный. Мэй-мэй, бледная и неподвижная, сидела в кожаном кресле и смотрела на него.

Когда он вошел в комнату, она поднялась и изящно поклонилась. Ее волосы были собраны сзади в тяжелый пучок, большие темные глаза аккуратно подведены, брови выгнулись двумя ровными дугами. Она надела длинное простое китайское платье.

– Как ты себя чувствуешь, девочка? – спросил он.

– Благодарю вас, ваша раба теперь чувствует себя хорошо. – Бледность и прохладный зеленый цвет ее шелкового платья подчеркивали то огромное достоинство, с которым она держалась. – Вы не хотите ли бренди?

– Нет, спасибо.

– Чай?

Струан покачал головой, пораженный ее величавостью.

– Я рад, что тебе лучше. Наверное, тебе не следовало вставать, час уже поздний.

– Ваша раба умоляет вас простить ее. Ваша раба...

– Ты не раба и никогда не была ею. А теперь запомни, девочка, прощения тебе просить не за что, поэтому давай-ка живо в постель.

Мэй-мэй терпеливо ждала, когда он закончит говорить.

– Ваша раба умоляет вас слушать. Она должна сказать сама все, что должно быть сказано. Пожалуйста, садитесь.

Две слезинки выступили в уголках глаз и сбежали вниз по бледным, как мел, щекам.

Он сел, почти завороженный ее видом.

– Ваша раба просит своего господина продать ее.

– Ты не раба, и тебя нельзя покупать или продавать.

– Пожалуйста, продать. Кому угодно. В притон или другому рабу.

– Ты не продаешься.

– Ваша раба оскорбила вас так, что этого нельзя вынести. Пожалуйста, продать.

– Ты ничем меня не оскорбила. – Он встал, и в его голосе зазвучали металлические нотки. – А теперь иди спать.

Она упала на колени и склонилась перед ним.

– Ваша раба больше не имеет лица перед своим господином и владельцем. Она не может жить здесь. Пожалуйста, продать!

– Встань! – Лицо Струана окаменело. Она поднялась на ноги. На ее лицо легла тень, оно казалось лицом призрака.

– Тебя нельзя продать, потому что тобой никто не владеет. Ты останешься здесь. Мне ты не нанесла никакого оскорбления. Ты удивила меня, вот и все. Европейская одежда не идет тебе. Те платья, что ты обычно носишь, мне нравятся. И ты нравишься мне такая, как есть. Но если ты не хочешь оставаться, ты вольна уйти.

– Пожалуйста, продать. Это ваша раба. Пока хозяин не продаст, раба не может уйти.

Струан едва не взорвался. Держи себя в руках, отчаянно крикнул ему внутренний голос. Если ты сейчас не совладаешь с собой, то потеряешь ее навсегда.

– Иди ложись.

– Вы должны продать вашу рабу. Продайте вашу рабу или прогоните ее.

Струан понял, что уговорами и убеждением он ничего не добьется. С Мэй-мэй нельзя обращаться, как с европейской женщиной, сказал он себе. Веди себя с ней так, как если бы ты был китайцем. Но как это? Я не знаю. Обращайся с ней как с женщиной, приказал он себе, решив наконец, какую тактику ему избрать.

– Ты никуда не годная рабыня, клянусь Богом! – разразился он в притворном гневе. – И я, пожалуй, продам тебя на улицу Голубых Фонарей, – словно распаляясь, проорал он, выбрав улицу самых грязных