Мне снился… конечно, поезд, а что еще может сниться? Сырая лесная помесь и кислые проводницы, С каким-то горшком бегоний, каких-то пожиток горы, В каком-то пустом вагоне, в какой-то невнятный город. Конечно же, я листала роман о судьбе испанки, Конечно же, я отстала на крошечном полустанке, Конечно, завыли волки, в кустах заметались тигры, Конечно, будильник звонкий, а дальше, конечно, титры… Но страшно на самом деле - а вдруг меня там убили, А мне через две недели встречать тебя из Сибири И нервно считать составы, стоять возле турникета, А вдруг все мои суставы обглоданы страшным кем-то? Какой-то голодной стаей, какими-то злыми львами. Ты выйдешь - а я растаю, как будто бы не бываю. А сон не проймешь стихами, словами не залопочешь, И вновь, затаив дыханье, ныряю, неровный почерк Воды зарябил кругами, как будто попали камнем. Сложи свое оригами беспомощными руками. Мне снилось, что лет мне мало, а сколько - решайте сами, Что я - потерявший маму ребенок в универсаме, Кидаюсь от полки к полке, пытаюсь попасть наружу, И всюду летят осколки, и значит, что дальше - хуже. Я лезу наверх, на ящик, в котором чаи и сласти. Чтоб стать чуть-чуть настоящей, но грозное слышу «слазьте», Скитаюсь в своих потемках, и слезы из глаз все хлещут, И сладкие злые тетки, и пальцы за течи - клещи. И - снова конец спектакля, внезапный обрыв сюжета, Изящный конец - не так ли? У граждан мокры манжеты. Но ты же будешь, усталый, искать меня на вокзале, Ведь то, что меня не стало, тебе еще не сказали, А люди вокруг, как лужи, ни слова из них не выжать, И значит, мне все же нужно хоть как-то, но все же выжить, Хоть как-то куда-то скрыться на жуткий остаток сонный, Хоть в землю совсем зарыться, хоть стать почти невесомой, А после уже попроще, улыбкой расправить щеки, И солнце хвостом отросшим щекочет нос через щелку. Мне снится, что я синица, летящая деревнями, И кислые проводницы кидают в меня камнями, Кидают в меня осколки витрины в универсаме, По городу бродят волки, почти притворившись псами, А мама ушла к подруге, живущей неподалеку, Вернулась вода на круги - ты чувствуешь подоплеку? От снега намокли крылья, почти что став плавниками, Да, универсам закрыли зачем-то, мы не вникали, И все закрутилось в смерче, здесь не перескажешь вкратце, И здесь уже не до смерти - здесь с жизнью бы разобраться. Что ж, ноль-один в нашу пользу, так выпьем же за победу, Я сяду на нужный поезд и в город родной поеду, И буду - на самом деле, что люди бы ни сказали Всего через две недели встречать тебя на вокзале, Навстречу тебе тянуться, в родное плечо уткнуться, Вот только бы мне проснуться… вот только бы мне проснуться. * * * Есть люди, которые пишут такое прозрачное, как горное озеро с узкими берегами. Они сочиняют его и тут же прячут, чтобы никто, не дай бог, не топтал ногами, оно настолько тонкое, незаметное, как платье у короля, только настоящее, залетное, неземное, залетнее, чем-то насквозь заоблачным нас поящее.
Есть женщины, которые вьплядят столь прекрасными, что даже стыдно дышать с ними тем же воздухом, они на тебя посмотрят - ну только раз, на миг - и можно счастливым сдохнуть, и каждый вот сдыхал, они такие легкие, незнакомые, одновременно слабенькие и сильные - вот, кажется, только что ведь поил молоком ее, кормил с ладошки дольками апельсинными, она смеялась, думала что-то важное, спросила что-то типа: «Посуду вымыл ведь?», потом взглянула нежно глазами ~ влажными - и ты от счастья слова не можешь вымолвить.
Есть время - оно для каждого очень разное, когда становишься частью чего-то общего, допустим где-то на громком звенящем празднике, а может, в ночь пробираясь по лесу ощупью, твои движенья становятся слишком гшавньгми, и руки неловко застыли, мелодий полные, и значит, здесь твоя нота одна, но главная, сыграй ее, ну, пожалуйста, так, чтоб поняли.
Есть тот, у которого с нами одни лишь хлопоты, одни заботы, бессонницы и лишения, ему и так тяжело, он сжимает лоб, а ты и я глядим и ждем какого-то утешения, и ждем дороги правильной и единственной, так, чтоб пойти и выйти куда захочется. Стоит - замучен, тощ совсем, неказист - спиной, наверно, стонет - когда же все это кончится. А что поделать - сам ведь все это выдумал, копайся теперь в их обидах, изменах, ревности, он оглянулся и извинился - выйду, мол, вернусь и отвечу каждому по потребностям.
Сидит на крыльце и смотрит с испугом на руки - зачем все это, оно ж никому не нравится, а небо уже над ним разожгло фонарики и дышит холодом - ох, артрит разыграется.
А в доме пахнет лекарством, горелой кашею, болит висок и сердце стучит все глуше и… И он опускает голову, нервно кашляет и хрипловатым голосом: «Я вас слушаю…»
* * *
