— О чем так горько плачет этот ребенок? — неожиданно раздался над ними густой, громкий голос.

Подняв головы, они увидели высокого, полного господина, сочувственно и ласково смотревшего на Лизу. Люси, рассчитывая, что незнакомец может оказать им защиту, поторопилась пояснить ему в чем дело.

— Как! — воскликнул незнакомец, узнав причину Лизиных слез, — наш строгий швейцар не хотел пускать эту милую девочку к её маме? В таком случае, малютка, утри твои слезки и пойдем со мною. Я отведу тебя к ней… Надеюсь, Осип, — обратился он к швейцару с добродушной улыбкой на лице, — меня-то ты туда пропустишь, любезный?

— Ваше превосходительство шутить изволите, — осклабился во весь рот Осип. — Разве мы можем вам перечить, ваше превосходительство?

— Ну, вот и отлично! Пойдем же, малютка, — весело проговорил незнакомец и, попросив Люси обождать их немного в швейцарской, стал подниматься с Лизой по широкой, устланной коврами лестнице.

Они незаметно миновали второй и третий этаж и вошли, наконец, в длинный коридор, по обе стороны которого находились небольшие светлые комнаты, где стояли постели с больными и гуляли выздоравливающие в белых халатах и чепцах на голове.

— Ну, деточка, узнай-ка свою маму, — весело проговорил новый Лизин друг, вводя девочку в большую комнату, где стояло до дюжины постелей, на которых лежали больные женщины.

В один миг Лиза окинула взглядом комнату и с легким, радостным криком кинулась к крайней постели, где лежала её милая мама.

— Деточка моя ненаглядная, — со слезами на глазах шептала мама, прижимая к груди Лизу, — вот мы с тобой снова увиделись. Рассказывай же мне скорее про твое новое житье-бытье.

Но Лизу уже нечего было просить об этом. В каких-нибудь несколько минут она поделилась с мамой всем, что произошло с нею за последнее время. Таким образом мама узнала, что у неё есть уже друг — Марианна, и что после Марианны и Вити она больше всего любит Павлика и Валю, что Павлик немного капризен, потому что его пичкают лекарством, когда он и не болен вовсе, что Павел Иванович очень добр ко всем и сердится только на Мэри, а Григорий Григорьевич и Анна Петровна Сатина очень строги, но ею, Лизой, они довольны за её прилежание и еще ни разу не сердились на нее, и что Мэри злюка и всячески, чем может, досаждает ей. И даже о Люси, о суровом швейцаре и о добром господине, выручившем ее, успела сообщить Лиза матери.

— Он очень важный, мамочка, — рассуждала девочка, — швейцар называл его «ваше превосходительство».

— Да, деточка, очень важный. Он старший врач здешней больницы. Самое главное лицо здесь и имеет звание генерала.

— Неужели, мамочка? а какой он добрый, какой простой, ласковый и милый.

— Да, дитя мое, он очень хороший человек и любит детей. У него самого, говорят, есть девочка, которая постоянно болеет. Но скажи мне, родная, хорошо ли живется тебе в пансионе?

— Очень хорошо, мамочка, только тебя не хватает, — не задумываясь отвечала Лиза и снова, не умолкая ни на минуту, стала торопиться рассказывать матери про свою жизнь в детском кружке.

Мария Дмитриевна, слушая свою девочку, с нежной улыбкой любовалась ею. Лиза очень пополнела и поправилась за короткое время их разлуки, и это не могло ускользнуть от глаз матери.

«Слава Богу, она сыта и довольна, — подумала с облегчением больная. — Как хорошо сделала я, что отдала ее в кружок Сатина. По крайней мере, девочка не увидит нужды и не будет голодать и холодать по сырым углам, где нам пришлось бы ютиться».

Ни мать, ни дочь не заметили, как миновало время, и опомнились только тогда, когда новый знакомый Лизы вошел в палату и напомнил девочке, что m-lle Люси заждалась ее в швейцарской и что маму не следует утомлять долгим разговором, так как она еще очень слаба.

Лиза беспрекословно исполнила приказание доктора. Крепко обняла она мать и, шепнув ей на ушко: «До свидания, родная», — храбро пошла из комнаты, подавив свои слезы.

— А я и не знал, малютка, что ты такая важная птица, — шутливо произнес её спутник, выходя с нею снова на лестницу. — Мне твоя наставница поведала внизу, что ты маленькая актриса и, несмотря на свои детские годы, уже зарабатываешь хлеб…

— Ах, я тоже не знала… — начала было сокрушенным тоном Лиза и вдруг внезапно смолкла.

— Чего не знала? — удивился доктор.

— Да что и вы такой важный.

— Что? Что такое?

— Что вы такой важный, — набравшись храбрости, проговорила девочка, — что вы генерал.

— Почему же я не могу быть генералом? — засмеялся добродушно доктор.

— Ах, все генералы с орденами и звездами и ужасно сердиты, а вы такой добрый, — неожиданно заключила Лиза. — Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы позволили мне увидеть маму.

— А я вот как раз и потребую от тебя благодарности, — произнес он шутливо. — Слушай, девочка, в первый же спектакль, который ваш директор даст здесь, я приеду смотреть, как ты играешь на сцене. Только ты должна будешь известить меня письмом. Согласна? — спросил доктор, протягивая ей руку, так как они спустились уже в швейцарскую.

— О, да, конечно, согласна, — поспешила ответить Лиза.

— А я за это постараюсь как можно скорее поправить твою маму, — заключил тем все добродушным, шутливым тоном доктор.

— Да, да, — подхватила Лиза, безо всякого смущения протягивая обе ручки своему новому знакомому, — поправьте ее поскорее! Я буду совсем, совсем счастлива тогда.

— И я также, — растроганный её детским порывом, произнес доктор, — буду очень, очень доволен, если принесу пользу и облегчение больной.

Когда Лиза, в сопровождении Люси, выходила из здания больницы, старший доктор еще долго стоял на одном месте и смотрел им вслед. Потом, когда Лиза исчезла за углом дома, он тихо побрел снова наверх для обхода больных, невольно размышляя о девочке:

«Чудный, редкий ребенок. Вот если б моей бедной Зое такую подругу, она наверное бы куда легче переносила болезнь и была бы много счастливее, нежели теперь».