— Садитесь у огня, — сказала она. — Я сварила глинтвейн — принесу стаканчик.
Маленький аптекарь пробормотал «спасибо» и уселся в любимое кресло. Шула раньше собирала для Рамуса травы, потом работала на Мэв Ринг и стала хорошей экономкой. Жизнь не баловала ее. Еще в те времена, когда такие союзы не одобрялись, Шула влюбилась в паннона. Не одобрялись? Рамус грустно улыбнулся. Шула стала изгоем для собственного народа. Когда она осталась без мужа, то едва не погибла от голода вместе с сыном, Банни.
Шула вернулась и протянула ему стакан глинтвейна.
— Прекрасно, — сказал он, пригубив напиток. — Есть новости от Банни?
— Он мало пишет. Сейчас перемирие, и их разместили в Шелдинге. Значит, все в порядке.
— Может, война наконец подходит к концу.
— Да, я тоже надеюсь на это. Мне очень не хватает его. Шула подошла к вешалке и закуталась в свою шаль.
— На кухне горячее рагу, и еще я испекла хлеб, он в кладовой.
— Спасибо вам, Шула. Доброй ночи.
Оставшись один, Рамус устроился поудобнее и задремал. Очнувшись, он понял, что думает о Мойдарте. Ему будет не хватать разговоров о живописи. Аптекарь и сам начал рисовать, не горные пейзажи, конечно, а простенькие букеты из трав и цветов. Получалось плохо, но в последний год стало немного получше. Мойдарту он их не показывал.
Вскоре он проголодался и уже собрался разогреть рагу, когда снаружи раздался грохот копыт, а потом кто-то заколотился в дверь.
Рамус открыл. За порогом столпилось несколько солдат.
— Аптекарь Рамус?
— Да, это я. Кто-то болен?
— Вы пойдете с нами.
— Я закончил свои посещения на сегодня, господа. Солдат ударил его по лицу, и Рамус, отшатнувшись, уронил вешалку.
— Делай, как говорят, — сказал солдат, переступив порог и подняв аптекаря на ноги. — У тебя и так неприятности. Будешь меня доводить — лучше не станет.
Ошеломленного Рамуса выволокли из дома и усадили на высокую лошадь. Он уцепился за луку седла, один из солдат ухватил лошадь за повод, и они поскакали прочь от Старых Холмов.
Он ехал, потрясенно пытаясь осознать, что происходит.
Какие неприятности? Откуда? Никогда в жизни он никого не обидел, даже не думал об этом. Наверняка произошла какая-то ошибка.
Кони повернули к Эльдакру и въехали в замок. Там Рамуса сняли с седла, поволокли внутрь, там вверх по лестнице и дальше по коридору. Идущий впереди солдат остановился и постучал в дверь.
— Да? — раздался голос Пинанса, как показалось Рамусу, сердитый.
Солдат открыл дверь и втолкнул туда Рамуса.
— Как приказывали, милорд, это аптекарь.
— Я знаю, кто он. Мы уже встречались. Ну и что вы скажете в свое оправдание, аптекарь?
— Боюсь, я вас не понимаю, милорд.
В руках у Пинанса был хлыст. Он сделал шаг вперед и полоснул Рамуса по лицу. Боль была невыносимой.
— Я уже достаточно зол. Не стоит приводить меня в ярость.
— Простите, милорд. Я не знаю, что вы хотите услышать.
— Вы что, недоумок? Посмотрите вокруг. Осматриваться не было необходимости. В центре комнаты стоял мольберт с незаконченным горным пейзажем.
— Да, милорд? Это студия. Здесь Мойдарт пишет свои картины.
— Вы и в самом деле недоумок. Обманули, насмеялись надо мной, а теперь не знаете, почему вы здесь?
— Я обманул вас? — озадаченно переспросил Рамус. — Но в чем?
Пинанс снова занес хлыст, и Рамус отшатнулся, машинально заслонив лицо рукой.
— В чем? — воскликнул Пинанс, ударив Рамуса хлыстом по руке. Тот вскрикнул. — В чем?! Вы не знали, что мы заклятые враги?
— Знал, милорд.
— И все-таки заставили меня купить его пачкотню?
— Нет, милорд. Вы сами приказали поговорить с художником. Помните? Вы пришли на прием и увидели картину на стене. Я предупредил, что художник не желает раскрывать своего имени. А когда вы захотели заказать картину, я пошел и рассказал об этом Мойдарту. Он написал вам истинный шедевр, а не пачкотню.
— Полагаю, он немало позабавился этим.
— Думаю, что да, хотя позже у него нашлись причины для сожаления.
— И какие же?
— Вы заплатили ему семьдесят пять фунтов. Через год стоимость его пейзажей возросла вдвое, а в этом году — вчетверо. Без сомнения, его не радовала мысль о том, что купленная вами картина стоит в четыре раза больше, чем вы за нее заплатили.
— Меня не волнует ее цена. Первое, что я сделаю, вернувшись домой, — изрежу ее на куски собственными руками.
— Но почему?
В ответ раздались два щелчка хлыстом. Закрыв голову, Рамус упал на колени и закричал. Из красных полос на руках сочилась кровь.
— Не смейте задавать мне вопросов! Ваша жизнь висит на волоске. Отвечайте, каковы ваши отношения с Мойдартом?
— Он мой друг. Внезапно Пинанс рассмеялся.
— Друг? У Мойдарта нет друзей. Он бессердечный и бессовестный убийца. Встаньте.
Рамус заставил себя подняться. Его лицо и руки были в крови.
— Как можно говорить, о дружбе с чудовищем? Вы не знали, что он убил собственную жену? У него нет души.
— Я не могу с вами согласиться, милорд.
— Что за наглость! Или вам мало моего кнута?
— Нет, милорд. Я боюсь его. И вас тоже.
— Почему тогда вы продолжаете раздражать меня?
— Я думал, вы хотите услышать правду.
— Значит, у вас есть доказательство того, что у Мойдарта есть душа?
— Нет, милорд.
— О какой же правде вы говорите?
— О его ранах. Много лет назад он получил рану в живот, она так и не закрылась. Он сильно обгорел, вытаскивая сына из огня, и ожоги тоже не зажили. У этого нет никакой причины, я лечил его всеми лекарствами, от которых любой другой давно бы поправился. Его раны не заживают, потому что он сам этого не хочет. Мойдарт наказывает сам себя. Человек без души не стал бы себя так мучить.
— Вы не думали, что это наказание послал ему Исток за грехи?
— Нет, милорд. Мне кажется, если бы Исток наказывал так каждого преступника, я бы научился узнавать симптомы. В мире достаточно злодеев, но большинство из них процветает.
— Вы, случайно, не намекаете, что я — один из них?
— Нет, милорд, я никогда не слышал, чтобы вас называли злодеем. Вы просто могущественны.
— А Мойдарта называют злодеем?
— Да, милорд.
— И вы упорствуете в том, что он ваш друг. Друзей нужно выбирать с осторожностью. Вам, очевидно, ее не хватило. Полагаю, Мойдарт тоже испытывает к вам какое-то расположение. Поэтому завтра вас
