Ярмарка открылась в четвертую годовщину Реставрации, и сентябре 1664 года. Сам лорд-мэр прибыл на церемонию, обставленную с большой помпой. Пусть речь одетого в золото и пурпурный бархат правителя Лондона была для большинства пустым сотрясением воздуха, зато само зрелище стоило того тяжелого пути, что проделала Дженни, чтобы попасть сюда.

Мануэль позволил ей посмотреть церемонию открытия, но как только она закончилась, заставил вернуться к работе – пора было готовиться к представлению: надо было успеть собрать с лондонцев дань как можно скорее, пока лоточники, норы и проститутки не обобрали жителей дочиста.

Первое представление завершилось, и Дженни отдыхала и тенистой прохладе между вагончиками Мануэля и Розы. Последнее время Роза нечасто баловала Дженни разговорами, она всячески демонстрировала свое неодобрительное отношение к любовной связи сына, но Роза была слишком привязана к Дженни, чтобы согласиться на то, что предлагала ей Рита.

– Хорошо сработала, – похвалила девушку старая цыганка. Она знала, чего стоило Дженни преодолеть свой страх. Не тратя времени на дальнейшие разговоры, Роза нырнула под полог полосатого шатра, надеясь до заката выманить у горожан как можно больше денег. За предсказание судьбы Роза брала от одного до десяти пенсов, в зависимости от определяемых на глазок доходов клиента.

Дженни устало закрыла глаза. Она с ужасом вспоминала первое в жизни выступление перед публикой. Все плыло перед глазами, в любой момент она могла упасть с гарцующей лошади и была бы раздавлена копытами. Дженни холодела при мысли о том, что завтра все для нее начнется сначала.

Среди монотонного гула она различала восхищенное завывание толпы – это Мануэль поднимал гири. В конце представления он должен был поднять вагончик и продержать его на плечах с полминуты. Мануэль шутками и прибаутками готовил публику к финалу, и чем дальше, тем сильнее звучал его ирландский акцент. И вдруг воздух прорезал совсем неожиданный звук – вопль боли. Он донесся откуда-то справа, с той стороны, где стояли повозки.

Вскочив на ноги, Дженни помчалась на крик. Толпа уже собралась вокруг телеги, доверху груженной всяким добром. Не выдержав тяжести, ось надломилась, переднее колесо отскочило, а из-под обломков дерева торчала смуглая худенькая нога, обернутая в красное. Берта!

Дженни подбежала к телеге, принялась толкать ее, тщетно пытаясь хоть на йоту сдвинуть с места и освободить застрявшую под ней девочку. Вокруг было столько сильных мужчин, все они сочувственно кивали головами, но никто ничего не предпринимал.

– Помогите! Она же умрет! – отчаянно закричала Дженни.

Двое-трое мужчин подошли к телеге, попытались, не особо напрягаясь, приподнять груз и, пожав плечами, отошли.

– Все бесполезно, мисс. Надо впрячь лошадей, пусть оттащат телегу, а торопиться без толку – девчонку осталось только похоронить, – сказал плечистый фермер, желая успокоить плачущую Дженни. – К тому же было бы ради кого беспокоиться – какое-то цыганское отродье. Дженни стряхнула с плеча руку фермера.

– Мануэль! Сюда, скорее! Берта застряла под телегой!

Мануэль сердито нахмурился – представление близилось к своему апогею, но, взглянув пристальнее в ее лицо, понял, что она зовет его не зря. Мануэль ловко спрыгнул с помоста и, лавируя между шатрами и повозками, побежал следом за Дженни. Зеваки, предвкушая интересное зрелище, поспешили следом. Кто- то уже вел на поводу лошадей.

Мануэль не терял времени даром, он даже не попытался прикинуть на глаз тяжесть груза, а просто подналег плечом, так что громадные мускулы на спине напряглись, готовые выскочить, и приподнял телегу. Раздался треск дерева, затем тишина, затем восхищенный рев толпы. Только сейчас взгляду открылась расплющенная бочка с железными ободами, которая, застряв между осью и ложем телеги, приняла на себя основную тяжесть груза, чем и спасла Берте жизнь.

– Берта! Ты жива!

Дженни осторожно вытащила девочку из западни и подняла на руки легкое тельце. Пульс прощупывался, но Берта была без сознания. Тело ребенка было в синяках и ссадинах, занозы впились в кожу.

– Дай ее сюда! – потребовала невесть откуда взявшаяся Роза, и Дженни молча передала несчастного ребенка цыганской королеве.

Мануэль растянулся у перевернутой телеги, угощаясь элем, который наперебой предлагали ему свидетели его подвига.

На следующий день Берта уже потихоньку ковыляла по табору – левая нога ее распухла, да и выглядела девочка так, будто ее изрядно отколошматили.

– Спасибо, Дженни, – сказала девочка, благодарно глядя на свою подругу. – Мне сказали, что это ты привела Мануэля. Я кричала, но никто не захотел мне помочь, – с горечью заметила девочка. – Роза пообещала перебинтовать мне ногу, когда закончит работу.

– Что ты делала под телегой?

– Блант заставил меня танцевать так много, что я выбилась из сил, упала и заснула. На этой ярмарке мне уже не танцевать.

Так оно и случилось. Несмотря на все усилия Розы вылечить девочку травами и заклинаниями, прошло два дня, прежде чем нарыв прорвался и опухоль спала настолько, что удалось извлечь куски дерева. Дрессировщик медведей соорудил для Берты маленький костыль, чтобы ходить было удобнее, но о танцах не могло быть и речи. Все в таборе были рады спасению Берты, кроме разве что ее опекуна, Бланта. Он и жил только тем, что зарабатывала танцами маленькая цыганка, а теперь оказался без средств к существованию.

Дженни не любила этого угрюмого цыгана, ходившего вечно в одной и той же грязной оранжевой кацавейке. Он него всегда несло йотом, казалось, будто он вообще не моется. Дженни заметила, что Блант водит дружбу с самыми темными и подозрительными личностями, наведывающимися в табор. Как-то, ближе к вечеру, она услышала голоса в вардо Бланта и задержала шаг.

– Двадцать штук! Да это грабеж! – Это был голос человека по кличке Жулик.