Совершенно неожиданным для семьи рыбака был приход ключника Тараса.
– Здесь живет смерд Ондрей Малыга? – грубым голосом спросил Тарас.
– Здесь, батюшка, здесь, – слабо отозвался с печки старик.
– Да будет тебе ведомо, Ондрей, – объявил ключник, – что боярин Ставр наложил на тебя подать – гривну серебра в год.
– Батюшка, да откуда же я возьму такую уйму серебра? – взмолился старик. – Я не пашу, не сею, ремеслом не занимаюсь. Сам видишь, еле жив на печи лежу.
– Нас это не касаемо, – равнодушно сказал ключник. – У нас всякая душа на счету, и ты хоть роди, а оброк князю отдай. А не то плохо тебе будет.
Он ушел, оставив Малыгу и все семейство рыбака в горестном изумлении. Как помочь Ондрею в таком трудном положении? И Стоюн, и Ольга, и дети прекрасно понимали, чем они обязаны деду Ондрею.
Ведь это он догадался послать письмо из Царьграда в Киев, и если бы не его придумка, судьба Ольги навсегда осталась бы неизвестной ее родным. Да и не могла забыться дружба, связавшая Ольгу и деда Ондрея в неволе.
Повздыхав втихомолку, рыбак принял уплату подати на себя.
Зоря снова попросился в мастерскую Пересвета, и оружейник принял его с радостью.
Парень сидел на своем привычном месте в мастерской, спаивал кольчужные кольца, и ему казалось, что он не покидал Подола, что не было далекого путешествия, не было грома днепровских порогов и бешеного воя печенежской орды, не было бездонной морской лазури, и даже сияющий Царьград представлялся сказкой, услышанной в детстве.
А оружейник Пересвет под мирный шум мастерской строил планы. Глядя на трудолюбивого парня, Пересвет вспоминал свое прошлогоднее намерение отдать Надежду за Зорю. Но, помня яростный отпор Софьи, когда он заикнулся об этом, старик теперь молчал. Он думал так: «Стану я с бабами разговаривать! Сам хозяин в дому, моя и воля. Как прикажу, так и будет. Поревут, покричат, а потом смирятся. Всегда так было. Вот и Нежданка, видать, выбросил из головы блажь насчет рыбаковой дочки. Молчит…»
Простодушный старик жестоко ошибался. Неждан решил молчать о своем намерении до установленного отцом годового срока. А пока усердно трудился и оказывал в оружейном мастерстве большие успехи.
Пересвет остался доволен Нежданом, когда тот рассказал ему о своей работе у царьградского оружейника и о том, что он видел за морем.
– Так, баешь, грекам супротив нашего мастерства не выстоять? – весело восклицал старик. – Кишка тонка, значит? Ладно это, зело ладно. Русичи с издавних времен в оружейном деле поперед других народов идут.
Представляя себе, как византийский оружейник собирался делать кольчуги по образцу его, Пересветовой, мастер заливался смехом:
– Как они: как они разлакомились! Первыми в Царьграде захотели стать? Да нет, далеко кукушке до ястреба! А ты, стало быть, на их прошение повернулся и ушел?! Хо-хо-хо! Хвалю, молодец!
Повесть о том, как оружейный подмастерье Неждан посрамил царьградских мастеров, пошла гулять по Подолу, и даже с большими прикрасами. Постепенно она обрастала новыми подробностями и превращалась в легенду.
Когда Неждан и Зоря пришли в Георгиевский монастырь после возвращения из Царьграда, летописец встретил их радостно.
– Вернулись! – воскликнул инок и ощупал ребят руками, точно не веря глазам. – Вернулись! Ну и как же мне отрадно видеть вас, родимые! Рассказывайте же скорее, рассказывайте, как вас бог носил!
Рассказ длился целый вечер. А потом Геронтий встал, за ним поднялись и удивленные Зоря и Неждан.
– Господь благословил твои труды, и аз, недостойный инок, такожде благословляю тебя, чадо! – торжественно возгласил Геронтий и осенил крестным знамением русую голову Зори.
Греческий псалтырь, подаренный Нежданом, восхитил старика.
– Какая пречудесная книга! – восклицал монах, бережно перелистывая фолиант. – Какие заставки! А какой почерк! Поистине искусный списатель сию книгу писал. Ах, как ты меня обрадовал, Василий! И хоть был я на тебя сердит за то, что ты учиться бросил, да, видно, всякому своя доля на роду написана… А ты, вьюнош, хоть немного греческий постиг, когда в Византии был? – обратился Геронтий к Зоре.
– Чуть-чуть, – потупился юноша. – В Царьграде не до того было, а по дороге матушка и дед Ондрей меня немного вразумили.
– А ты хотел бы выучиться читать по-гречески?
– Ох, как бы хотел, отче! – не удержался от восклицания Зоря.
– Ну, видно, придется нам от славянского языка перейти к греческому, – добродушно молвил монах.
Дело у них пошло быстро. Оно облегчалось тем, что Зоря знал наизусть первый и многие другие псалмы Давида. Поэтому греческие слова он запоминал с изумительной быстротой. Видя успехи своего ученика, Геронтий предрекал ему будущее по книжной части.
– Твоя доля, Иувеналий, – говорил инок, – не молотком по железу стучать, а списывать священные книги, а может быть, и более того сочинять летописи. Нужны, ох как нужны нам грамотеи на Руси! Ведь еще прозябает она во мраке языческого невежества. Мню я, надобно о тебе князю Ярославу довести. Он тебя к делу приспособит.
Но Зоря страшно смутился и просил Геронтия не делать этого.
Оружейник ошибался насчет истинных чувств сына, но материнское сердце трудно обмануть. Глядя на грустно лицо Неждана, наблюдая его непрестанную упорную работу в мастерской, Софья думала: «Вишь как старается. И все для Светланки. Слеп мой муженек, думает, парень забыл любовь. А она у него только крепче становится…
И настроение Софьи начало понемногу меняться. Светлана – девушка из простой семьи, скромная, трудолюбивая – стала Софье казаться подходящей подругой жизни для сына.
Были у нее и другие соображения.
Если бы Неждан женился на Светлане, тогда Зоря и Надя стали бы близкими родственниками, и сам митрополит не разрешил бы им обвенчаться.
Однажды воскресным утром в отсутствие Пересвета Софья ласково сказала сыну:
– Вон Зоря собирается в Черторый. Пошел бы и ты с ним, проведал Стоюна и Ольгу.
Но в глазах матери Неждан прочел совсем другое: ему разрешалось повидать Светлану. Юноша немного смутился, но твердо ответил:
– Я бате обещал целый год не бывать в Черторые. И слово свое не порушу.
– Ты же ездил в Царьград с Зорей и Светланой.
– То было совсем другое, – возразил Неждан.
И на том разговор кончился.
Но юноша понял, что в выборе суженой мать теперь на его стороне, и это очень его обрадовало.
Софья выложила свои планы мужу. Рассказала и о разговоре с сыном, и о том, как тот строго держит свое обещание.
Увлеченный мыслью сделать Зорю членом своей семьи, старик решил одним ударом разрубить завязавшийся узел. Призвав сына и пытливо глядя ему в лицо, Пересвет спросил:
– Все еще любишь Светланку? Признавайся, как на духу![132]
– Люблю, батя! – честно ответил Неждан, не опуская глаз перед отцом.
– Так забудь об этом. Она не для тебя.
– Почему, батя?
– Она тебе скоро родная будет. Я отдам за Зорю Надьку.
Если бы судак, высунув голову из лунки, заговорил человеческим голосом, Неждан был бы менее поражен.
А оружейник продолжал:
– Но ты об этом Зорьке ни единого слова. Дай нерушимую клятву!
– Даю, батя! – пролепетал растерявшийся Неждан.
Глубокая грусть овладела юношей. Но причины ее не мог понять Зоря, как ни допрашивал он друга. Неждан упорно отмалчивался.
