старше своей мамаши, а его мамаша старше самого Господа Бога. Да и потеря сына ему никак не помогла. Его звали Говард, и он был скульптором. — Шофер снова изогнулся, заерзал и понизил голос. — Знаете, Говард ее и пришил.

— Да, я читал в газетах.

Таксист опять взялся за руль.

— И весь год Дидриха Ван Хорна в городе ни одна душа не видела. Хуже того, больше он ничем не управляет. Передал все дела брату, Уолферту. А Дидрих просто сидит дома.

— Понимаю.

— Ох и гнусная история, черт бы их побрал. Что же, вот здесь Норд-Хилл-Драйв переходит в Хилл- Драйв. Какой дом вам нужен в Хилл-Драйв, мистер?

— По-моему, вот этот, справа.

— А, вы к Уилерам? Хорошо, сэр, я вас подвезу.

— Не беспокойтесь, не стоит подъезжать к воротам. Я выйду у поворота и доберусь пешком.

— Хорошо, сэр. — Таксист притормозил, и Эллери достал бумажник. — Знаете, число на моем счетчике похоже на китайский военный долг, — заметил шофер.

— Я сам виноват. Ну вот, мы и в расчете.

— Как скажете. Спасибо.

— Это вам спасибо. За ожидание.

Таксист переключил скорость.

— Все в порядке, мистер. Когда люди приходят на кладбище, то забывают о времени. Да это и неплохо, не так ли?

Он засмеялся, и такси спустилось с холма.

Эллери подождал до тех пор, пока свет задних фар не скрылся за поворотом. А затем начал подниматься на холм, возвращаясь на Норд-Хилл-Драйв.

Когда Эллери прошел между двумя колоннами и направился по частной подъездной дороге, на небе появилась луна.

Раньше здесь горели фонари, подумал он.

Но никаких фонарей на дороге теперь не было.

Однако луна светила ярко, и это ему помогло, потому что идти оказалось небезопасно. О запомнившейся Эллери приятной гладкости асфальта можно было только мечтать, и он то и дело натыкался на разбросанные булыжники или оступался о выбоины. Миновав кипарисы и тисы и взобравшись, как по спирали, в гору, он заметил, что редкие кустарники, высаженные по обеим сторонам дороги, рядом с деревьями, полностью исчезли в безумном клубке беспорядочной растительности.

Да, таксист прав, тут все запущено, Настоящий упадок, решил он.

Развалины. Усадьба Ван Хорнов превратилась в развалины.

Фасад центрального особняка покрывала тьма. Темно было и в северном крыле — на террасе, в саду и в доме для гостей. Эллери обогнул террасу, сад и бассейн. И убедился, что бассейн высох и наполовину заполнен сгнившей листвой.

Потом он посмотрел на дом для гостей.

Ставни на его окнах были опущены, а дверь заперта на замок. Сад изменился до неузнаваемости — заросший сорняками, нестриженый, лишившийся стиля.

Он постоял там какое-то время, отдышался и осторожно двинулся к черному ходу. Его внимание привлекли клинья света на земле. Эллери приподнялся на цыпочки и заглянул в окно кухни.

Христина Ван Хорн склонилась над раковиной и мыла посуду. Казалось, ее старую, согнутую спину можно было безошибочно узнать. Но когда она на мгновение повернулась с мокрыми руками, он понял, что это вовсе не Христина, а Лаура.

Ночь выдалась душная, однако Эллери сунул руки в карманы и нащупал там свои кожаные перчатки. Достал их и неторопливо натянул.

Он обошел стену под окнами кухни, стараясь держаться к ней поближе, свернул за дальний угол и остановился. Яркие лучи света, падавшие на эту темную сторону, доходили до железных перил на южной террасе.

А сам источник света был в кабинете.

Эллери пробрался вдоль стены и поднялся по ступенькам на террасу.

Он замедлил шаги поодаль от освещенного кабинета и внимательно оглядел его.

Портьеры были неплотно закрыты.

Он увидел с террасы продолговатый, узкий и невыразительный отсек кабинета. И в части этого отсека на уровне сидящего человека заметил чье-то лицо, а вернее, тоже его часть. Часть лица глубокого старика, с серой, обвисшей кожей. По этой части лица Эллери не узнал никого из живших в особняке.

Но затем лицо немного сдвинулось и Эллери стал виден один глаз, уставившийся в расщелину тьмы. И тогда Эллери догадался. Этот большой, глубоко посаженный, блестящий и очень красивый глаз, несомненно, принадлежит Дидриху Ван Хорну.

Эллери прижал костяшки пальцев в перчатках к ближайшему куску стекла французской двери и резко постучал. Лицо исчезло во мраке. И снова появилось, теперь на него смотрели оба глаза.

Эллери снова постучал и отступил на шаг назад, потому что из кабинета донесся скрипучий голос, похожий на скрежет застоявшихся колес:

— Кто там?

Голос был столь же странным, как и фрагмент лица. И эта странность носила сходный характер. Он принадлежал дряхлому старику.

Эллери приблизил губы к французской двери:

— Квин. Эллери Квин.

Он взялся за дверную ручку, повернул ее и легонько толкнул.

Дверь была заперта. Эллери начал ее трясти.

— Мистер Ван Хорн! Откройте дверь.

Он услышал, как ключ не без труда вставили в замочную скважину, и отпрянул назад. Дверь открылась.

Дидрих сидел в инвалидном кресле, с накинутым на плечи желтым пледом, а его руки вцепились в колеса. Он в упор уставился на Эллери, то прищуриваясь, то напрягая глаза, словно желая получше его разглядеть.

— Почему вы вернулись?

Да, таксист снова оказался прав — он очень старый, не моложе своей матери. И даже старше ее. Вся его сила исчезла без следа, а оболочка тоже растрескалась. Волосы поредели и стали грязно-белыми, их остатки висели безжизненными прядями.

— Потому что я должен был так поступить, — ответил Эллери.

А вот кабинет остался прежним. Стол, лампа, книги, кресло. Только сейчас комната как будто увеличилась. Но потому что уменьшился Дидрих.

Когда он совсем сморщится и умрет, подумал Эллери, продолжая осматриваться, кабинет до того вытянется и в длину и в ширину, что лопнет с треском, точно раздувшийся мыльный пузырь.

Он опять уловил поскрипывание и, повернувшись, увидел, что Дидрих отъехал в инвалидном кресле к центру комнаты, куда не падал свет настольной лампы. Теперь освещены были одни его ноги, а лицо и туловище скрылись в тени.

— Потому что вы должны были так поступить, — повторил Дидрих, явно озадаченный его словами.

Эллери уселся во вращающееся кресло, прижавшись к спинке. Его пальто упало на пол, но он не стал снимать шляпу и положил руки в перчатках на подлокотники кресла.