Глава 10
Если выпить из пузырька с надписью «яд», то рано или поздно почувствуешь легкое недомогание.
Бьорн Ингварсен, прозванный Хромая Смерть, уже без малого пятнадцать лет служил новгородскому князю Мстиславу Владимировичу. Из всех даров, которые король по имени Инге прислал в день бракосочетания со своей дочерью, этот медведеподобный воин был, пожалуй, ценнейшим. С младых ногтей он служил у ромейского императора в свите варангов, затем, после ранения, вернулся в родные фьорды и не без успеха попробовал себя в морских набегах. Одним словом, король свейский не мог выбрать лучшего воина, который возглавил бы стражу дочери. Бьорн Ингварсен был немногословен, смотрел на мир исподлобья, знал, пожалуй, все о войне на земле и на море, будь то трактаты византийских полководцев или же саги вдохновенных скальдов.
К тому же он был удачлив, и даже рана от копья, на всю оставшуюся жизнь запечатленная близ колена княжьего воеводы, свидетельствовала именно об удаче. Кому другому она бы стоила ноги. Бьорн же ограничился легкой хромотой, которая ничуть не мешала ему ни в пешем, ни в конном бою.
Год тому назад, когда Мстислав Владимирович овдовел, именно Бьорн Ингварсен отправился ко двору отца княгини, чтобы сообщить это прискорбное известие. И теперь, когда понадобилось склонить короля свеев к помощи бывшему зятю в его многотрудном начинании, лучшего посла и искать не нужно было. Теперь он воротился из-за моря, везя Мстиславу Владимировичу абсолютно ясный и абсолютно утвердительный ответ на его просьбу.
Король готов был помочь и кораблями, и воинами, и, буде нужно, золотом, конечно, в обмен на определенные уступки в захваченных землях. Но разве дело истинного воина торговаться о каких-то там купеческих выгодах и привилегиях? Какой смысл брать за деньги то, что можно взять мечом?
Нынче Бьорн глядел на мужественное лицо Мстислава Владимировича, глядел, как водится, исподлобья, и произносил голосом, не терпящим возражений:
— Король английский своего войска почти не имеет. Все его воины служат не за правду и не за добычу, а лишь за надел с землею и смердами. За тот надел каждый такой воитель, именуемый ритером,[32] обязан королю отслужить определенный срок. Кто — шесть недель, кто — двенадцать. Чем ближе к собственному наделу, тем дольше служба. От такого войска проку мало. Одно дело, когда враг перед тобою выстроился и ждет, когда же схватка начнется, а когда дружины на него и здесь, и здесь, и там, и сзади, и сбоку наступают, вот тут королевская армия слабину дает. Всякому охота при короле состоять, чтобы при случае наград и богатства храбростью добиться, а не невесть где, невесть под чьим началом бог знает с кем сражаться — честь не велика, а прибыль и того меньше.
— А что, храбры те ритеры? — внимательно слушая умудренного опытом воеводу, поинтересовался Мстислав Владимирович.
— Храбры, княже. Нашего корня. Но и саксы, которых они силою в ярмо загнали, тоже не трусы. Только дай — против захватчика поднимутся.
— Это славно. — Князь задумчиво кивнул. — Стало быть, король свеев подсказывает нам использовать хитрости половецкие — бить сразу во многих местах, от великой сечи хорониться?
— Именно так, мой князь. И то — не глупый совет. Он сам готов послать войско к крепости, именуемой Йорк, ибо эти места его люди хорошо знают и могут обойтись безо всяких проводников.
— Понятно, — неспешно проговорил Мономашич, догадываясь, чем объясняется рвение короля по отношению к этой крепости, а не к иной какой.
— Вот здесь, — Бьорн протянул князю свернутый пергамент, — условия договора, королем свейским предлагаемые. Если будет на то княжья воля, по одному слову твоему он готов прислать хоть две сотни кораблей, да еще полстолько сам к берегам английским отправить.
— Что ж, дельно. — Сын Владимира Мономаха принял из рук воеводы свиток с красной восковой печатью. — Ознакомлюсь без задержки. А ты покуда вели снарядить гонца, может статься, в обратный путь незамедлительно пускаться надо будет.
Взопревший от усердия палач с натугой повернул деревянный ворот, и металлические штыри, к которым были привязаны руки и ноги барона Сокса, разошлись еще на четверть дюйма, доставляя несчастной жертве дикую боль. Пленник заскрипел зубами, но не издал ни звука.
— Молчит. — Пыточных дел мастер развел руками.
— Негодяй, ты, что же, за глупца меня считаешь? — возмутился стоявший чуть поодаль Генрих Боклерк. — Или думаешь, я не слышу, что он молчит?
— Прикажете дальше тянуть? — опасливо глядя на буйного в гневе короля, спросил заплечных дел мастер.
Государь безмолвно приблизился, мрачно поглядел на изможденное лицо Сокса, прокушенную нижнюю губу, налитые кровью глаза и, покачав головой, протянул руку к палачу. Этого жеста было достаточно, чтобы тот бросился к ведерку, в котором напитывалась водой с уксусом спасительная губка. Вытащив ее из ведерка, король старательно протер лицо терзаемого и коротко скомандовал палачу:
— Ступай прочь!
Звероподобный мучитель резво бросился к двери пыточной камеры. Чуть замешкаешься выполнить приказ короля, и на дыбе придется висеть самому. Смерив взглядом улепетывающего палача, король устало опустился на деревянную раму, вдоль которой было растянуто тело барона, и заговорил почти увещевающе.
— Почему ты молчишь, Джон? Чего ты хочешь? Ну подумай сам, что дает тебе это глупое молчание? — Он сделал паузу, вероятно, ожидая хоть какого-нибудь ответа. Однако несчастный продолжал безмолвствовать. — Ну хочешь, я отпущу тебя? Верну тебе замок, дам золота, ты будешь жить в достатке тихо и спокойно, не зная ни в чем нужды. Ни один сосед, будь то нормандский барон или же аббат, не посмеет даже глянуть в твою сторону. Но вот это твое проклятие… — Он сделал паузу и вновь обтер губкой лицо Сокса. Тот прикрыл глаза, и со стороны какой-то миг казалось, что барон впал в забытье. Но в следующую минуту его зрачки вновь блеснули холодной ненавистью.
— Мой сын погиб. Ты знал об этом?
Сокс опустил ресницы, давая понять, что ему известно о несчастье, постигшем монарха.
— Вижу, знал. И что же, смерть Вильгельма доставляет тебе удовольствие?
Сокс молчал.
— Нет, ты не молчи, говори! — В голосе короля слышался прежний яростный напор. — Говори, смерть Вильгельма доставила тебе удовольствие? Ты был рад, что он утонул? — уже прокричал Генрих Боклерк, но тут же осекся. С тем же успехом можно было ругать и поливать хулой ну, скажем, кладбищенскую плиту. — Сними проклятие, Сокс, или скажи, что ты просто все выдумал, что смерть моего сына — нелепая случайность. Я прошу тебя. Ну что тебе заботы в том, что мой отец завоевал вашу землю? Ведь твой отец тоже не стал обнажать меч за юного Эдгара Этелинга и увел свой отряд в Нортумберленд, не правда ли?
И вновь молчание было ему ответом.
— За это мой отец жаловал твоего отца, и ты вырос бароном, а вовсе не рабом. Ты же сам намедни говорил, что ты — барон Джон Сокс, а не какой-нибудь Джон из Сокса. Отчего же теперь ты пытаешься смыть грязь одного греха, совершая другой? Разве я лично в чем-то виновен перед тобой? Ты пошел войной на меня. Я не разорял твои земли, не угонял твой скот, не покушался на честь жены или дочери твоей. Чем же тебе, честный малый Джон, я так не угодил? Разве не я смягчил законы в этой стране, разве не я дал ей порядок, о котором в прежние годы вы не могли и мечтать? Что же до остального, то кто только кого не захватывал. Когда-то и саксы пришли сюда чужестранными завоевателями. Не с ними ли дрался насмерть ваш легендарный король Артур? Все идет своим чередом, так, как должно идти. Отчего же ты, барон Сокс, мешаешь дать стране твоей покой и мир? Отчего своей изменой бросаешь тень на всех соотечественников
