– О да, понимаю. Я не желал оскорбить вас, сэр.
Грозный клинок скользнул обратно в кожаные ножны. Маленький европеец припомнил, что актеры всегда питали слабость к выразительным позам и цветастым выражениям. Хотя, конечно, заточенный кинжал не имел ничего общего со сценическим реквизитом. Как, впрочем, и ответ Шекспира не был отрицанием – в подлинном смысле слова.
Собеседники одновременно повернулись к Темзе. Чудовищно огромное рыжее солнце нависло над рекой в закатной дымке. Шекспир заговорил, негромко и мягко:
– Если я когда-нибудь и напишу сонеты, о Калибан, то лишь исследую в них заново свои ошибки, слабости, сделки с совестью, тщеславие и мучительные неясности жизненного пути – подобно тому, как мы щупаем языком окровавленную дырку в десне после стычки в таверне. Поведайте же мне о гибели своего друга, этого Орфу с Ио.
Манмут не сразу уловил суть вопроса. Ах да…
– Я не смог завести «Смуглую леди» в одну из прибрежных пещер. Пытался, но не смог. Реактор внезапно вырубился, и мы остались без тока. Подлодка проплыла еще чуть-чуть, менее четырех морских миль, я опустошил емкости с балластом, и все-таки мы затонули в трех километрах от берега.
Он бросил взгляд на поэта. Казалось, тот слушает очень внимательно. Стены домов за его спиной окрасились неповторимым алым цветом заката на Темзе.
– Я выбрался наружу, переключился на автономное дыхание и нырял несколько часов подряд, – продолжал Манмут. – Инструментов почти не осталось: нагрудный фонарь, немного ацетилена да пальцы манипуляторов. Я не сумел ни вскрыть двери отсека, ни расчистить завалы в затопленном коридоре. Какое- то время Орфу поддерживал со мною связь – пока внутренние системы подлодки не отказали окончательно. Знаете, в его голосе не слышалось ни беспокойства, ни страха, только усталость… страшная усталость. До последней минуты. Там, внизу, было очень темно. Вроде бы я потерял сознание. Наверное, так и лежу теперь на дне марсианского океана, скончавшись вместе с Орфу. Или же медленно умираю, и клетки органического мозга в предсмертном всплеске активности рождают видение о нашем разговоре.
– В твоей груди сердца живые бьются всех тех, кого давно ты схоронил, – монотонно изрек Шекспир, – возлюбленных, что больше не вернутся, друзей твоих, что спят во тьме могил.[18]
Моравек очнулся на суше. В косых лучах марсианского утра он увидел над собой дюжины маленьких человечков с полупрозрачными зелеными лицами. Их черные глазки пристально смотрели на робота. Когда тот поднялся со слабым жужжанием сервоприводов и сел, существа отступили на пару шагов.
О небо, ну и
По тропинке, прорубленной в скале, спускались посмотреть на Манмута новые и новые человечки. На краю утеса лежала привязанная к деревянным роликам громадная каменная голова. Еще одна возвышалась на берегу километром восточнее. Черты лица было не разобрать. А, к черту дурацкую башку!
Моравек обернулся на море. Теплые волны накатывались на песок с точностью ударов метронома.
Вот и она – за две сотни метров от пляжа. Часть верхнего корпуса с командной надстройкой покачивалась над водой. Эхолот и сонар умерли еще раньше подлодки. Манмуту пришлось испытать самую горькую обиду капитанов: он пережил собственное судно. Европеец вспомнил, как бешено тряс двери грузового отсека, стоя в клубах поднятого ила и донной мути. Верно, он лишился сознания и каким-то образом выплыл на берег.
«Он еще может быть жив».
Моравек зашагал к воде, намереваясь брести по дну столько, сколько потребуется.
Десяток маленьких зеленых человечков преградил ему путь. Затем их стало двадцать. Потом пятьдесят. И вот добрая сотня существ окружила незваного гостя.
Манмут никогда не поднимал руки в гневе, но сейчас он ощутил готовность драться, растерзать, разбросать ненавистную орду, если придется. Хорошо, вначале он попробует убедить их словами.
– Уйдите с дороги, – провещал европеец на полной громкости и сам поразился звучанию собственного голоса в атмосфере Марса. – Пожалуйста.
Черные глазки зеленоликих созданий буквально сверлили пришельца. Однако где уши, чтобы услышать его, или уста, чтобы ответить?
Моравек печально рассмеялся и двинулся на толпу, зная, что ничего не добьется в одиночку. Твари просто навалятся на него и порвут в клочья. О нет. Мысль о подобной жестокости привела органику Манмута в смятение.
Одно из существ подняло руку, словно прося чужака остановиться. Европеец притормозил. Зеленые головы дружно повернулись направо, толпа разделилась, и к любителю сонетов приблизилось создание, ничем не отличающееся от других. Остановившись перед пришельцем, оно протянуло руки вперед, сложив их будто бы для молитвы.
Манмут не понял. Да он и не собирался копаться в тонкостях здешнего языка жестов в то время, когда Орфу…
Моравек попытался обойти человечка, однако дюжина других тут же сомкнула ряды вокруг посла, преградив путь к морю. Так-то, либо сражайся сейчас же, либо удели внимание назойливому немому.
Европеец испустил вздох, очень похожий на стон, встал как вкопанный и повторил жест зеленой фигурки.
Посол покачал головой, взял пришельца за левую руку (датчики моравека, органические и не только, отметили, что перед ним холоднокровное существо), затем отпустил ее, схватил правую и приложил к своей прохладной груди. Человечек надавил сильнее, пальцы уперлись и… проникли вовнутрь.
Манмут содрогнулся в отвращении, но странная тварь не разжала железной хватки, и ему пришлось наблюдать за собственной темной ладонью, которая погрузилась в жидкую грудь; светопроницаемая плоть сомкнулась у локтя вакуумным швом.
Каждый из человечков поднял свои ладошки к груди.
Растопыренные пальцы моравека нащупали нечто твердое, неправильной сферической формы. Зеленый шарик размером с человеческое сердце тихо трепетал.
Существо надавило снова, и европеец осознал, что от него требуется. Он аккуратно взял таинственный орган в руку.
Потрясенный, перепуганный Манмут едва не вырвал руку, однако пересилил себя и продолжал обнимать зеленый шарик-сердце. Моравек
– Я должен спасти своего друга. Он заперт внутри лодки.
Сто пятьдесят зеленых голов одновременно повернулись в направлении «Смуглой леди». Три сотни черных очей внимательно посмотрели на судно и вновь уставились на пришельца.
Прикрыв глаза, моравек себе представил Орфу в затопленном грузовом отсеке, а также наружные двери и коридор. По руке пробежал трепет.
Хватка вокруг запястья ослабла, и европеец вырвал ладонь
