Тело Афродиты выкатывается на пол с волной фиолетовой жидкости, облепленное умирающими зелеными червяками. Остальные резервуары сотрясаются от удара, однако не переворачиваются.

Тут же врубаются оглушительные сирены, клаксоны и прочая сигнализация. У меня намертво закладывает уши.

Пытаюсь подняться, но это невозможно: дикая боль пронзает голову, левую ногу и правое предплечье. Я бессильно падаю. Придется ползти к стене, подальше от липкой лиловой лужи. Не думаю, что химикалии повредят здоровью, просто в грязи лишь слепой не разглядит отпечаток моего тела. Перед глазами пляшут черные точки. Еще немного – и отключусь. В просторную палату стремительно вбегают боги, откуда-то появляются таинственные летающие машинки.

За миг до того, как потерять сознание, я вижу Зевса в развевающейся мантии; его ужасные брови грозно сведены.

Все, ребята, дальше играйте без меня. Изможденно упираюсь лбом в холодный пол. Веки смыкаются, и тьма покрывает мне очи.

– Я убил своего друга, Орфу с Ио, – сообщил Манмут Вильяму Шекспиру.

Оба прогуливались по берегу Темзы в окрестностях Лондона. Стоял конец лета тысяча пятьсот девяносто второго года, хотя моравек и не мог бы сказать, откуда ему это известно. На реке суетились ялики, баржи и мелкие суда с низенькими мачтами. За домами в стиле Тюдора и высокими полуобрушенными зданиями на северном берегу высились бесчисленные шпили колоколен и несколько незаконченных башен. Жаркая мгла повисла над берегами и трущобами по обе стороны Темзы.

– Я должен был спасти его, но не сумел, – пояснил крошечный европеец, ускоряя шаг, дабы поспеть за драматургом.

В серых глазах поэта плясали зеленые искры. Шекспир оказался коренастым мужчиной намного старше двадцати, сладкоречивым и одетым гораздо приличнее, чем ожидал Манмут от простого театрального актера. Заостренный овал лица окаймляла уже отступающая назад линия каштановых волос, бакенбарды, еле заметная бородка и тонкие усики – создавалось такое ощущение, словно Бард осторожно борется с надоевшим обликом. В левом ухе красовалось маленькое золотое кольцо, на плечах черного камзола лежал широкий мягкий воротник белой блузы с длинными шнурками.

В голове моравека теснилась тысяча вопросов типа: «Что вы сейчас пишете?», «Каково это – жить в городе, который вскоре охватит чума?» и «Существует ли тайная структура в цикле сонетов?» – однако все, на что он был способен, – это вспоминать Орфу.

– Я ведь пытался ему помочь, – изливал душу европеец. – А потом реактор «Смуглой леди» заглох, и батареи разрядились в пяти километрах от земли. Я как раз искал вход в одну из прибрежных пещер – подходящее место, чтобы укрыть подлодку.

– «Смуглая леди»? – прервал его Шекспир. – Так зовется ваше судно?

– Да.

– Умоляю, продолжайте.

– Мы с другом говорили о каменных лицах. Стояла ночь, мы причалили к берегу под покровом темноты, но я воспользовался прибором ночного видения и все подробно рассказывал. Орфу был еще жив. Подлодка производила достаточно О-два…

– О-два?

– Воздух. Так вот, я описывал товарищу гигантские каменные головы…

– Гигантские каменные головы? Статуи, верно?

– Мощные монолиты высотой под двадцать метров.

– Вы разглядели изваяния? – заинтересовался Бард. – Они изображали кого-то из вашего круга? А может, великого короля или завоевателя?

– Сказать по правде, они находились чересчур далеко, и я не разобрал черты.

Собеседники приблизились к широкому многоарочному мосту, застроенному трехэтажными зданиями. На улочке четырех метров в ширину, скорее смахивающей на туннель, толпы прохожих отчаянно старались разминуться со стадом овец, которое гнали в город с южных пастбищ. И вдоль всей дороги на острых кольях торчало множество человеческих голов – кое-где они уже высохли и мумифицировались, некоторые стали почти черепами, если не считать редкие клочья волос и клочки красноватой плоти, иные же поражали румянцем на щеках и еще не поблекших губах.

– Что это? – выдавил из себя Манмут, чувствуя, как холодеют органические внутренности.

– Лондонский мост. – Шекспир пожал плечами. – Поведайте же мне о вашем друге.

Устав глазеть на прославленного драматурга снизу вверх, моравек забрался на каменную стену, что служила перилами. На востоке громоздилась неприступная башня грозного вида – та самая башня из «Ричарда III», предположил капитан подлодки. «Я сплю или умираю от недостатка воздуха, – решил он про себя. – Однако не позволю этому сну прекратиться, не задав хотя бы одного главного вопроса».

– Вы уже взялись за свои сонеты, мастер Шекспир?

Драматург с улыбкой посмотрел на зловонную Темзу и обернулся на смердящий город. Повсюду лежали нечистоты, в лужах разлагались конские трупы, окровавленные части куриных тушек плавали в сточных канавах и плавно кружились в затхлых заводях. Маленький европеец давно уже вырубил все обонятельные датчики. Для него оставалось загадкой, как люди со здоровыми носами, не подлежащими отключению, способны выдерживать подобное издевательство.

– Откуда вам известно о моих первых опытах сонетов? – промолвил Бард.

Манмут по-человечьи пожал плечами:

– Обычная догадка. Так вы их начали?

– Я подумывал развлечься с этой поэтической формой, – признал драматург.

– А кто тот юноша, которому посвящены стихи? – спросил моравек, еле дыша от восторга. Неужели на его долю выпадет счастье разгадать тайну многих веков? – Уж не граф ли Саутгемптон, Генрих Ризли?

Актер Королевского театра заморгал от изумления и внимательно вгляделся в собеседника.

– Похоже, вы следуете за мной по пятам, крохотный Калибан.

Хозяин «Смуглой леди» кивнул:

– Стало быть, это он? Ризли?

– Его светлость встретит в октябре свою девятнадцатую осень, и говорят, нежный пушок над его губой уже превращается в жесткую щетину. Не очень-то годится для «юноши».

– Тогда Уильям Герберт, – высказался европеец. – Ему только двенадцать, и третьим графом Пембрук он станет через девять лет.

– О, вы умеете предвидеть будущие взлеты и падения? – с тонкой иронией изрек Шекспир. – Мастеру Калибану подвластен Океан Времени, а не одни лишь марсианские моря, которые мы здесь упоминали?

Манмут был слишком возбужден, чтобы отвечать.

– Знаменитое издание 1623 года вы посвятите Уильяму Герберту и его брату, а когда сонеты напечатают, на титульном листе будет стоять «г-ну У.Г.».

Драматург уставился на собеседника, как на порождение горячечного бреда.

«О нет, мастер Шекспир, в действительности это вы – предсмертный бред задыхающегося мозга», – подумал моравек. А вслух произнес:

– Мне просто любопытно, как можно иметь любовником юношу или мальчика.

К изумлению капитана «Смуглой леди», Бард выхватил из-за пояса кинжал и подвел острие прямо к шее существа.

– Есть ли у вас глаз, маленький Калибан, чтобы мне пронзить его?

Осторожно, боясь оцарапать долговременную плоть еще глубже, Манмут промолвил:

– Тысяча извинений. Я здесь чужой и незнаком с вашими обычаями.

– Видишь ли те три ближайших головы, насаженные на колья?

Моравек опасливо покосился:

– Вижу…

– Еще неделю назад их обладатели тоже были незнакомы с нашими манерами, – прошептал поэт.