Присаживаемся на жесткие камни у реки, начинаем беседу.

– Как там война? – спрашивает Кейт.

Он почти избавился от лишнего веса и, кстати, выглядит совершенно здоровым и довольным жизнью. А я ощущаю себя и, должно быть, смотрюсь усталым и угрюмым.

– Смотря какая война. У нас уже новая.

Немногословный, как всегда, Найтенгельзер всего лишь вопросительно поднимает бровь.

Вкратце рассказываю о последних событиях. Кое-какие подробности приходится опускать: уж очень не хочется биться в рыданиях на глазах у старого приятеля-схолиаста. Тот невозмутимо слушает несколько минут, после чего произносит:

– Брешешь ведь.

– Нет, не брешу. Стал бы я такое выдумывать? Смог бы?

– Вообще-то верно, – кивает он. – Никогда не замечал за тобой ни капли воображения.

Морщусь, но не отвечаю.

– Ну и что ты намерен делать? – продолжает товарищ.

Пожимаю плечами:

– Для начала тебя выручу.

Коллега подавляет смешок:

– Послушать твои басни, так из нас двоих помощь нужна вовсе не мне. С какой стати возвращаться в тот мир, который ты здесь живописал?

– Ну… из профессионального любопытства.

– Моим предметом была «Илиада», если помнишь. А ее больше нет. – Он задумчиво потирает щеки. – Неужели это возможно – осадить Олимп?

– Ахиллес и Гектор нашли способ. Знаешь, мне уже пора. Ты со мной? Потому что я вряд ли когда- нибудь вернусь.

Большой Кейт качает головой:

– Я остаюсь.

– Пойми же, – на всякий случай, испугавшись, что английский начал выветриваться из его мозгов, я перехожу на греческий и растягиваю слова. – Тут тоже небезопасно. Дело в этой битве. Если человечество проиграет, то вся Земля…

– Да-да, у меня еще есть уши, – перебивает Найтенгельзер. – Я остаюсь.

Мы встаем. Прикасаюсь к медальону. Рука опускается.

– У тебя появилась женщина, – говорю я.

Схолиаст разводит руками.

– Фокусы с тазером, вибрасом и прочими игрушками произвели впечатление на клан. По крайней мере парни прикинулись изумленными. – Он улыбается в своей собственной, ироничной манере. – Видишь ли, племя очень маленькое, а вокруг на сотни миль ни души. Генетическое болотце, так сказать. Людям срочно требуется прилив свежей ДНК.

– Тогда удачи тебе. – Я вновь берусь за медальон, однако на ум приходит еще один вопрос. – Эй, а где же вибрас? И тазер?

– А все отобрал Патрокл.

Мгновенно озираюсь через плечо, хватаясь за рукоять меча.

– Успокойся, он давно убрался.

– Куда это?

– Вроде бы сказал, что спешит на помощь Ахиллу. Потом спросил, где Илион. Я указал на восток. Герой ушел, и больше мы не встречались.

– Господи. Не удивлюсь, если сейчас наш друг-ахеец переплывает Атлантику.

– С него станется.

Кейт протягивает ладонь, и я трясу ее. Странное, но приятное чувство, ведь я уже многие недели по античному обычаю пожимал только предплечья.

– Прощай, Хокенберри. Не думаю, что мы еще свидимся.

– Похоже на то. Прощай, Найтенгельзер.

Остается повернуть диск, однако тут схолиаст – бывший, конечно, – касается моего плеча.

– Хокенберри? – Он резко отдергивает руку, боясь нечаянно телепортироваться за компанию. – Скажи, Илион по-прежнему стоит?

– О да. Илион цел и невредим.

– Мы всегда знали, что будет дальше, – медленно произносит Кейт. – Целых девять лет. Почти безошибочно. Мы всегда знали, как поступит тот или иной бог. Кто из людей погибнет и когда. Кто уцелеет.

– Ага.

– Вот еще почему я хочу быть здесь, с нею. – Найтенгельзер смотрит мне в глаза. – Каждый час, каждый день, каждое утро мне неизвестно, как повернется судьба. И это великолепно.

– Понимаю.

Я и в самом деле понял.

– А ты догадываешься, как пойдут события? Там, в твоем новом мире?

– Шутишь, Кейт. – Ловлю себя на том, что широко ухмыляюсь, радостно и пугающе. Внешнее благообразие схолиаста и ученого безвозвратно кануло в Лету. – Но, веришь ли, я с большим удовольствием это выясню.

Поворот диска, и Томас Хокенберри исчезает.