организовать оборону, а редкие очаги сопротивления были подавлены быстро.

Как ни удивительно, падение города мало сказалось на торговле даже в это время года. Шончан поощряли торговлю, только потребовали от купцов, капитанов кораблей и судовых команд дать клятву повиноваться Предвестникам, ждать Возвращения и служить Тем, Кто Возвращается На Родину. Каждодневная жизнь почти не изменилась, и потому возражали немногие. Всякий раз, как Мэт видел просторную гавань, кораблей там становилось все больше. Сегодня днем, казалось, по рядам кораблей можно было пройти от самого Эбу Дар до Рахада, городских кварталов на другой стороне залива, куда Мэт лучше бы не ходил во второй раз. В первые дни, когда Мэт только-только встал на ноги, он частенько хаживал в порт. Интересовался он вовсе не необычными шончанскими кораблями, чьи паруса как будто имели тонкие прожилки-ребра, не глядел и на суда Морского Народа, на которых Шончан переделывали оснастку и заменяли команды своими людьми, – он высматривал вымпелы с Золотыми Пчелами Иллиана, или с Рукой и Мечом Арад Домана, или с Полумесяцами Тира. Сегодня Мэт их не выискивал. Он едва скользнул взглядом по гавани. Вертевшиеся в голове игральные кости грохотали, как гром. И что бы они не сулили, вряд ли это ему понравится, считал Мэт. Когда кости предостерегали его таким образом, последующие события редко нравились Мэту.

Из громадной арки в стене вытекал бесконечный поток людей и повозок, и пешеходам приходилось чуть ли не протискиваться в ворота, поскольку в город к тому же, двигаясь не быстрее улитки, вползала плотная колонна фургонов и воловьих упряжек, и тянулась она почти от самого косогора. Все верховые принадлежали к Шончан, кто – смуглый, как Морской Народ, кто – белолицый, как кайриэнцы, но среди прочих они выделялись не только этим. Некоторые из Шончан-мужчин носили широкие штаны и диковинные узкие куртки с высокими тесными воротниками, подпиравшими подбородок, с рядами нашитых спереди блестящих металлических пуговиц, другие были облачены в свободные, затейливо вышитые кафтаны, длиной не уступавшие женским платьям. Все они были Высокородными, как и женщины в необычного покроя платьях для верховой езды, которые были сшиты, казалось, узкими складочками; их юбки-штаны открывали взорам щиколотки в цветных сапожках, а широкие рукава свисали чуть ли не до стремян. Кое у кого кружевные вуали оставляли открытыми лишь глаза, скрывая лица от низкорожденных. Большинство всадников, однако, носили ярко раскрашенные доспехи из перекрывавших друг друга пластин. Среди воинов встречались и женщины, хотя из-за раскрашенных шлемов, напоминавших головы чудовищных насекомых, не разобрать было, кто есть кто. Ладно, хоть среди них не наблюдалось черно-красных Стражей Последнего Часа. Рядом с ними даже Шончан чувствовали себя не в своей тарелке, и этого Мэту было достаточно, чтобы обходить Стражей стороной.

Во всяком случае, никто из Шончан не обратил внимания на троих мужчин и мальчика, медленно шагавших в город вдоль колонны телег и фургонов. Впрочем, медленно шли мужчины. Олвер же передвигался вприпрыжку. Скорость диктовала им больная нога Мэта, хотя он и старался не показывать остальным, что идет, опираясь на посох. Обычно игральные кости возвещали о событиях, из которых он выскакивал живым лишь чудом, о сражениях, например, о падающем на голову доме. О Тайлин. Он страшился того, что случится, когда кости наконец остановятся.

Почти все покидавшие город фургоны и телеги сопровождали Шончан: они либо правили, либо шли рядом, одетые много проще верховых, и ничего необычного в их виде не было, но те, кто ждал своей очереди войти в город, вероятней всего, принадлежали к жителям Эбу Дар или окрестных городков и деревень: мужчины в длинных жилетах, женщины в юбках, подшитых сбоку так, что виднелись ноги в чулках или цветные нижние юбки. В их телеги и фургоны были впряжены волы. В колонне выделялись чужеземцы – купцы с маленькими караванами запряженных лошадьми фургонов. На юге зимой торговля шла оживленнее, чем на севере, где купцам приходилось бороться с заваленными снегом дорогами, и некоторые из торговых людей явились сюда издалека. Возглавлявшая караван из четырех фургонов коренастая доманийка с красивой темной мушкой на медного цвета щеке, куталась в плащ с цветочным узором и зло глядела на елейного вида мужчину, стоявшего в очереди впереди нее на пять фургонов. Он сидел рядом с возчиком, и под его тарабонской вуалью виднелись длинные густые усы. Вне всяких сомнений, конкурент. Худая кандорка, с крупной жемчужиной в левом ухе и с серебряными цепочками на груди, спокойно сидела в седле, положив руку в перчатке на переднюю луку. Лошади ее упряжек, стоит купчихе оказаться в городе, тоже не минуют своей участи. У местных забирали одну лошадь из пяти, а у чужеземцев, чтобы не подрывать торговлю, – одну из десяти. Правда, за лошадей заплатят и по нынешним временам дадут довольно хорошую цену, но все-таки совсем не ту, за которую их можно продать на рынке при столь высоком спросе. Мэт всегда обращал внимание на лошадей, хотя бы и машинально. Толстый кайриэнец в куртке такого же унылого цвета, что и у его возчиков, громко сетовал на задержку; гнедая кобыла нервно плясала под всадником. Очень хорошие стати у этой кобылы. Скорей всего, достанется она какому-нибудь офицеру. Интересно, что же случится, когда игральные кости остановятся?

У широких городских ворот была выставлена особая стража, хотя, вероятно, только Шончан воспринимали ее как таковую. В людском потоке ходили туда-сюда сул’дам в синих платьях со вставками с изображениями молний, водя за собой на серебристых поводках- ай’дамах облаченных в серое дамани. Одной-единственной такой пары хватило бы, чтобы справиться с любым нарушением заведенного порядка, не считая разве что атаки крупными силами. Впрочем, возможно, они способны были отразить и нападение неприятеля. Однако цель у них была совсем иная. В первые дни после падения Эбу Дар, когда Мэт был еще прикован к кровати, сул’дам прочесали город, выискивая женщин, которых называли Марат’дамани, и теперь стояли на страже, дабы не пропустить их за городские стены. На случай, если таковая женщина обнаружится, у каждой сул’дам на плече висел еще один свернутый серебристый повод. Подобные пары патрулировали и у причалов в порту, встречая все приплывавшие корабли и лодки.

Возле ворот находился длинный помост, и на пиках, на высоте двадцати шагов над землей, торчали обмазанные смолой, но еще узнаваемые головы дюжины мужчин и двух женщин, оказавшихся не в ладах с шончанским правосудием. Символ этого правосудия висел над головами казненных: палаческий топор с косым лезвием, рукоять топора обвивал белый шнур с причудливо завязанным узлом. Прикрепленные под каждой головой таблички гласили, какое преступление привело к такому исходу: убийство или изнасилование, вооруженное ограбление, нападение на кого-то из Высокородных. За менее тяжкие нарушения закона полагались штрафы, наказание плетьми или обращение в да’ковале. В своих приговорах Шончан были беспристрастны. Ни одного из Высокородных на помосте не было – те из них, кто заслуживал казни, были бы отправлены обратно в Шончан или задушены белым шнуром, – но три головы некогда сидели на шончанских плечах, ибо тяжесть шончанского правосудия равно обрушивалась на людей разного происхождения. Две таблички с крупно выписанным словом «Мятеж» висели под головами женщины, которая была Госпожой Кораблей Ата’ан Миэйр, и мужчины – ее Господина Клинков.

Мэт часто проходил этими воротами, поэтому сейчас едва взглянул на страшную картину. Олвер пропрыгал мимо, напевая песенку. Беслан и Том шли рядом, склонив друг к другу головы, и разок Мэт уловил негромко сказанные Томом слова «рискованное дельце», но ему было все равно, о чем они толкуют. Затем путники вошли в длинный сумрачный тоннель, ведший сквозь стену, и, если бы Мэту и захотелось подслушать, ничего не получилось бы – все звуки заглушал грохот кативших по дороге фургонов. Держась ближе к стене, подальше от фургонных колес, Том с Бесланом, тихонько переговариваясь, ушли вперед, Олвер кинулся за ними, но, когда Мэт вновь шагнул на свет дня, он уперся носом в спину Тома и только тогда сообразил, что спутники его почему-то остановились у самого выхода из тоннеля. Собравшись одарить Тома с Бесланом каким-нибудь язвительным замечанием, он увидел вдруг, на что они смотрят. Шедшие сзади пытались оттолкнуть их с дороги, но Мэт, застыв на месте, тоже уставился во все глаза.

На улицах Эбу Дар всегда было полно народу, но не столько, сколько сейчас – точно прорвало плотину и людское половодье хлынуло в город. Толпа запрудила улицу впереди от края до края, окружая островки домашнего скота, подобного которому Мэт не видывал: пятнистые белые коровы с длинными высокими рогами, светло-коричневые козы, покрытые тонкой шерстью, свисавшей чуть ли не до камней мостовой, овцы с четырьмя рогами. И все улицы, до которых дотягивался взгляд Мэта, были забиты не меньше. Фургоны и повозки двигались сквозь людскую массу со скоростью улитки, крики и ругань возчиков тонули в гомоне голосов и в мычании и блеянии скота. Мэт не различал слов, но выговор определить мог. Тягуче-