лучше вернуть Юдолии былое лицо, хотя бы в их отдельно взятом городе. В первую очередь нужно построить дирижабль с оранжевым прожектором и каждый день поднимать его над городом так, чтобы он заслонял собой блеклый диск настоящего солнца и всходил и заходил вместо него. А ночью вместо луны, которой уже совсем не стало, поднимать над заводскими трубами светящийся аэростат. И люди послушались Дэва. Кроме того, народ, мечтавший о цветущей Юдоли, отныне стал давать каждому станку и каждому цеху имя какого-нибудь дерева, каждому автомату или винтовке – имя цветка, а военным машинам и танкам – имена животных.
Так появилась на свет теория промышленного юдолизма, а люди, строившие юдолизм на своих фабриках, именовали себя юдолянами. Их враги возмутились и пожаловались дракону, на что хитрый змей ответил: «Не смущайтесь же, детки мои, сиротки. Разве вы не знаете, что именно вас предызбрал я в наследники этого мира? Разве не знаете, красавцы мои светлоглазые, что доколе есть среди вас славные воины, не завладеть врагам вашей Юдолией. Удел их остаться в бесславии. Вам же не перестану давать я советы мудрые, открывать технологии высшие, чертежи и формулы тайные. Будут танки ваши страшнейшими, самолеты и бомбы – лучшими, а полки белокурые – бесконечными! Вы узрите, что у врагов не выйдет никакой Юдолии, ибо той страны уже давно нет. Освободите же землю от сего суеверия и постройте новую страну, страну Каджерия». И пришлись эти слова по сердцу делегатам, и они поклонились змею. А тот сказал: «Вижу, милые, вы успокоились. Победите же, дети мои, и в правде моей убедитесь. Разве старый змей когда-нибудь обманывал вас-с-с?»
Каджи того племени возвратились из пещеры дракона к своему народу и с радостью возвестили, что старый могущественный дракон за них, а паршивым возгордившимся юдолянам надлежит быть поверженными. Они объявили всем, что отныне их имя будет в честь белесого змея Дэва – дэвиане.
И война продолжалась еще несколько поколений. И только одна старинная запрещенная легенда, которую тайно рассказывали бабушки своим внукам, гласила, что тот, кто поднимет над миром знамя восстания против дракона, тот и освободит многострадальную Юдолию и вернет ей утраченный облик. Всякая легенда есть в какой-то степени правда.
– Сергиус, ты такой мудрый! – весело сказала Марлена.
– Да, почти как я, – согласился Вильке.
– Это моя работа, – скромно заметил старик.
Наконец волшебник и ребята добрались до станции, откуда через высокогорные перевалы и прекрасные пейзажи отправлялись коротенькие, похожие на игрушечные поезда, доставлявшие пассажиров прямо в леса Зенона, принадлежащие ведьме Каздое.
Станция была такой крохотной, что походила на лесную стоянку, но у нее был деревянный навес и высокая платформа, чтобы заходить в вагончики было удобно и безопасно. Как оказалось, поезд дожидался именно Сергиуса с ребятами. Нонпарель позаботился и отправил впереди путников ворона с просьбой подождать волшебника.
В пяти желтых вагончиках были скамейки, занятые, в основном, сельскими жителями. Здесь были болтливые старушки с корзинками и цветами, ягодники, грибники и лесные гномы. Не было только охотников, так как лесам Зенона уже сто лет назад был дан статус заповедника, в них была запрещена охота и промышленная добыча. Сама хозяйка леса, ведьма Каздоя, была очень этим недовольна, считала, что это ущемляет ее интересы, и никогда не упускала случая припомнить это волшебнику. Она говорила, что обнищала, что хозяйство ее пришло в упадок, а потому ее любимые крылатые единороги покинули эти места. На самом деле в заповеднике стало намного больше зверей, они чувствовали себя уютно и безопасно, даже когда встречали в лесу людей. А вот единороги ушли, скорее всего, именно из-за этого: эти своенравные животные не захотели жить на виду, как в зоопарке.
Паровозик запыхтел, машинист позвонил в колокольчик, и состав не спеша поехал по лесу к весенним альпийским лугам и скалам Боденвельта.
В этот день Тариэл почувствовал себя хуже. Не физически, а душевно. Что-то восставало внутри него против сказки, что-то не давало покоя. И сейчас ему было не до гостей, он вообще никого не хотел видеть. Утром в корзинке с завтраком Тариэл нашел альбом для рисования, краски и кисточки. Тариэл был творческим человеком: сколько себя помнил, он писал стихи и рисовал, особенно ему удавалась графика тушью. Он всегда четко выводил пером все детали и часто тратил на рисунок не один день. В школьные времена у него было на это время, ведь в последнем классе с ним никто не дружил.
Но сейчас эта находка даже несколько разозлила его. Особенно краски. Но он не выдержал, заперся покрепче в хижине, сел под пыльное окно за столик и при свете падавшего сквозь грязное стекло луча весеннего солнца стал рисовать.
Вот что у него получилось.
Тариэл бросил рисовать передовую. Интерес к рисованию часто перебивается чувством бесполезности этого занятия. Тариэл считал, что рисовать не умеет, и делает это только для того, чтобы занять руки во время своих размышлений.
Сейчас ему вовсе не хотелось размышлять, но размышления сами лезли в голову. После вчерашней беседы со стариком мысли о Юдолии, о войне, о Нестан утюжили его, словно танки.
Тариэл ударил кулаком по столу, потом побился о столешницу головой, смял свой рисунок и выскочил вон из жилища. На бегу он схватил сделанный им арбалет и, яростно крича, помчался с ним, словно в атаку. Арбалет у него был настоящий, стрелы на палец вонзались в березу, так как наконечники для них юноша изготовил из половинок раскуроченных ножниц.
Тариэл бежал долго, стреляя по воображаемому противнику, падал за дерево, кочку или другое укрытие, перезаряжал арбалет и снова бросался в атаку. Он был хорошим и опытным бойцом. Он мгновенно прикидывал на глаз план военных позиций на новой местности. Вот там над лесом, где из скал выскальзывает железнодорожная насыпь, можно было бы построить хорошие блиндажи – глубокие и с бетонным перекрытием. Там можно установить пару пулеметных гнезд, чтобы атакующие с высоты оказались под перекрестным огнем. Можно еще слегка засеять склон минами и намотать проволоку – так, чтобы, обходя ее во время атаки, враг сконцентрировался в районе пересечения огневых коридоров.
«Вот бы месиво мы тут им устроили, – подумал Тариэл, лежа в засаде. – Пусть думают, что наступают выгодно, с высоты. Самая дрянь – это брать высоту. Нужен многократный перевес в силе. Любая гора – сама по себе крепость. Если есть возможность, лучше на нее не лезть, а обложить и стараться выманить противника на себя. Тут главное – терпение и умение делать засады. Правда, бой получится затяжным. Они же тоже не дураки. – Тариэл перевернулся на спину и увидел над собой сходящиеся в небо стволы мшистых кедров. – Только жалко деревья, ? подумал юноша. – За неделю даже от одних минометов здесь пни да щепки останутся. А если лупить двумя-тремя батареями, то через неделю ? только выжженная земля, и еще года два трава здесь не взойдет. Так – только рыхлые воронки, осколки, да рыжая глина комьями. А если из года в год с химическими атаками? Здесь будет, как у нас».
Так Тариэл и лежал на спине, раскинув руки, жмурился на лесном солнышке и слушал голоса птиц. Он закрыл глаза и ощутил ветерок на своем лице и руках.
«Внимание! Внимание! – разнесся над полем дикторский голос. – Говорит войсковой штаб! Угроза ядерной атаки! Повторяю! Угроза ядерной атаки! Прекратить наступление! Надеть средства индивидуальной защиты! Укрыться на местности!»
Из репродукторов над танком угрожающе завыла сирена, в воздух взмыли желто-зеленые сигнальные ракеты. Пехота в панике заметалась по завалам. Надевая противогазы, бойцы бросились под танк. Но наперерез им выскочил старый солдат и, яростно закричав, стал бить прикладом бегущих под надежное стальное укрытие. Он очень старался, но не мог сдержать бойцов, лезущих под танк со всех сторон. Их набилось туда так много, что отдельные руки и ноги торчали между гусениц и колес. Вдруг из бронированного передка медленно вылез самоокапывающий нож бульдозера, танк заревел, дернулся и, скрипя гусеницами, начал крутиться на месте. И вот через несколько секунд там, где были танки, бурлили и осыпались груды мусора вперемешку с тем, ну, тем…
– Вспышка слева! – выкрикнул кто-то, и Тариэл машинально падает и прячется под своей шинелью, стараясь влипнуть в землю, просочиться туда, как жидкость. Но ничего не выходит.
Танки перестают ворочать землю и воцаряется тишина. И вот он чувствует ласковое тепло, красный свет, проникающий в глаза сквозь шинель и отчаянно зажмуренные веки. Но все равно свет невыносимо ярок. Он гаснет так же мгновенно, как вспыхивает. Четкие длинные ползущие тени вдруг исчезли, и над
