колючим камням. Когда начало смеркаться, раненый вдруг услышал позади себя хорошо знакомый гул, похожий на свист ветряной мельницы. Не оборачиваясь, он помчался к вершине перевала. Подъем начал медленно выравниваться, и скоро он оказался на самой вершине. Из последних сил он стал исполнять безумный сигнальный танец, по которому два года назад сдавал экзамен на военной кафедре. Юноша приседал, подпрыгивал, выбрасывал в стороны руки и ноги, маяча, бегал туда и сюда, махал руками и кружился на месте. Но вот он зашатался, как пьяный, его заплетающиеся ноги подкосились, и он упал без сознания. А над гребнем холма на низкой высоте почти беззвучно и медленно, как планер, пролетел темно- серый самолет полевой разведки.

– Где я? – спросил Тариэл, лежа под холодной простыней на койке.

– В лазарете, – ответил женский голос. – Тебя чудом обнаружил самолет нашей тактической разведки.

– Я в городе?

– Да.

– Я серьезно ранен?

– Поговоришь об этом с врачом. Пока не двигайся.

Он почувствовал влажное прикосновение к бедру ватки со спиртом и резкий укол.

– Ай!

– Спокойно, боец, – сказала сестра. – А вот и доктор.

Человек в белом халате, с ручкой в нагрудном кармане нагнулся над раненым. На лице у него были большие круглые очки с мощными линзами. Он улыбался.

– Ну, что ж, – сказал врач выразительным голосом добряка, – добро пожаловать в мир живых.

Он выпрямился, и его не стало видно, только ощущалась громадная нависающая тень. Врач листал блокнот и что-то бубнил под нос. Наконец он сказал:

– Тебе безумно повезло. Пуля вошла под большим углом, прошла на сантиметровой глубине и вышла под плечом из так называемой широчайшей мышцы спины. Но все же зацепило тебя хорошо. Ранняя стадия сепсиса, но это ничего страшного. Ты вовремя нам попался, парень.

Через пару дней Тариэл стал подниматься. Он находился в ярко освещенной палате, больше похожей на коридор, с бесконечным рядом коек. В помещении не было окон, и оно ярко освещалось электрическими лампами вдоль потолка. За нынешний год Тариэл уже третий раз находился в подобном помещении. И все всегда повторялось с точностью до мелочей: строгий распорядок дня, настольные игры, обед, временные друзья.

Дважды к нему приходили посетители. Первым был командир Цевелик. Он вошел в накинутом на форму белом халате. Учитель был улыбчив, но глаза его оставались серьезными.

– Ну что ж, красавец, – задушевно обратился к Тариэлу строгий вояка, – дай пожму тебе руку. Позволь от имени Верховного совета, армии и всего народа сообщить тебе, что ты награжден Орденом за проявленную отвагу третьей степени!

– Но за что? – удивился боец. – Мы же проиграли.

– Да, мы оставили позиции, чтобы не попасть в плен, – объяснил Цевелик, – но наши усилия были по заслугам оценены вождями нашего народа. В неравном бою с превосходящим в силе и технике противником мы добились почти невозможных успехов. По нашим подсчетам, стоимость одной сверхсовременной машины равна стоимости от тридцати до пятидесяти единиц средних танков. Наша дивизия прикрывала около двух процентов от передовой, и это был единственный участок, на котором удалось подбить новейшую вражескую технику. Теперь о нашем подвиге пишут во всех газетах, – с наигранной гордостью говорил командир. – Нами гордится весь наш славный народ. Молодые юдолянские бойцы доказали, что не только не уступают в силе и храбрости старшим товарищам, но зачастую и превосходят их. Враг получил хороший урок, и надолго запомнит, что никакие технические ухищрения не способны сломить наш рвущийся к свободе дух. В этом бою, отдав два километра руин, мы получили бесценный опыт борьбы с их, так сказать, «сверхоружием». С радостью буду ожидать, боевой товарищ, твоего возвращения на учебную скамью нашей школы!

Он отчеканил этот заученный и, вероятно, не впервые произносимый панегирик, козырнул, и умчался.

Другие посетители обрадовали Тариэла куда больше. Это были узнавшие о его ранении Нестан с подружками. Девочки весело крутились вокруг него, а он делал вид, что совершенно беспомощен – просил подать воды, приглашал сесть на край койки. Прощаясь, Нестан сказала, что больше не сможет навестить его, так как часы посещений в лазарете совпадают со временем ее репетиций в балетном кружке, а также работой на фабрике во благо победы и процветания их родины, но добавила, что с нетерпением будет ожидать его выздоровления. Тариэл был на седьмом небе от счастья.

Через две недели он оказался за школьной партой. Класс сильно изменился. С коротких осенних каникул не вернулись восемь ребят. Четверо погибли, еще четверо отлеживались по лазаретам – даже трехмесячные летние каникулы дались этому классу меньшей кровью. Многие из тех, кто впервые попал в такую серьезную переделку, стали задумчивее и медлительней. Иногда они прямо на уроке впадали в ступор и смотрели перед собой стеклянными глазами, не обращая внимания на оклики учителей. Их били указками, они вздрагивали и извинялись.

Каждый день в школе была физкультура, после которой класс Тариэла оставался играть в мяч. Особенно популярен был волейбол. Тариэл из-за ранения часто сидел в запасе, но если уж выходил на поле, то выкладывался по полной и играл не хуже других.

Хорошо хоть, что два года, как на военной подготовке не было практических занятий. Их роль выполнял теперь фронт. Это радовало. «Бессмысленная» муштра и учения по «воспитанию духа» выводили ребят из себя. Например, игра в «Солнышко», когда семиклассников клали по кругу, так что от их голов до центра было всего четыре метра, а потом преподаватель бросал в центр взведенную гранату и ложился сам. Вспоминая такие штучки, прошедший огонь и воду Тариэл ухмылялся и радовался, что ему это уже не грозит.

Он любил смотреть, как муштруют младших, даже думал пойти в военное училище и стать инструктором по полевой подготовке. Но мысли о Нестан затмевали все остальные надежды. Он думал о ней везде и всегда. На занятиях, на войне, в дороге и даже в кресле юдолянского стоматолога.

После учебы Тариэл шлялся по городским лабиринтам, отсиживался в бомбоубежище, слушал любимую музыку, читал военные романы и делал уроки. Вечером он спешил на текстильную фабрику, встречал свою возлюбленную и провожал ее до дома. Изредка они спускались в метро или садились в трамвай, но чаще просто неспешно брели среди потоков людей по ярусам тротуаров. Наравне с влюбленными мигали и переключались светофоры, под ними скапливались машины и сновали испещренные рекламой таксомоторы. Особенно Тариэл любил, когда сигнал воздушной тревоги заставал их вдвоем, и они спешили укрыться, будто от ливня. В убежище, словно в зале ожидания, они мирно беседовали, и Нестан смеялась, слушая рассказы о преувеличенных подвигах Тариэла. Ему нравился ее смех, и он начинал откровенно загибать, превращая кровавую мясорубку в череду забавных героических приключений.

– Я всегда считала, что война – это великое страдание, которое народ должен претерпеть во имя свободы и мира, – говорила Нестан. – А по твоим рассказам получается, что война – это весело, и без нее нельзя жить.

– Если бы не было войны, то не было бы места для подвига и ратной славы, – пояснил Тариэл.

Нестан грустно улыбнулась и посмотрела куда-то вдаль:

– Я часто представляю себе день великой победы: сначала над городом будет салют, миллионы орудий осветят небо Юдолии праздничными огнями, а потом – парад, такой, какого еще никогда не было. Все будут ликовать и дарить друг другу цветы. И сам дракон будет радоваться нашей победе. А когда праздник кончится, за пределами города выроют большую-большую яму и побросают в нее все эти проклятые военные штуки – танки, ружья и самолеты…

– Но-но! – представил себе такую картину Тариэл. – Я тебе побросаю. Знаешь, сколько сил наш народ положил, чтобы их изготовить?

– Но Тариэл, – удивилась Нестан, – зачем они будут нужны? Ведь воевать-то уже будет не с кем.

– Пойми, глупая, – говорил Тариэл, – после победы над дэвианами предстоит упорная война у нас на родине – против предателей и врагов дракона.