года не прошло – шел он из соседнего села сильно навеселе, попал в буран, сбился с дороги и замерз.

С этими тремя мужьями мать прожила в общей сложности чуть больше пяти лет и, оставшись одна, сильно озлобилась, кляла свою неудавшуюся жизнь и весь белый свет, сначала плакала по ночам, а потом и плакать разучилась – была угрюма, неласкова даже с детьми, хотя и виделась-то с ними не часто, особенно летом – работала с утра до ночи. Однажды она сильно простудилась и с тех пор часто болела, и быстро начала стареть... На Ольгу легли почти все домашние заботы, и если первое время мать чуть не плакала, глядя на ее усталость, и принималась обнимать и ласкать ее, то потом уже почти не обращала на это внимания – сама уставала так, что на жалость не оставалось сил.

И Ольга хорошо представляла, как тяжело будет матери без нее, но еще лучше знала она, что если не уедет сейчас, то вряд ли вообще когда-нибудь уедет – ведь ничего не изменится в их семье, и не ждать же ей, когда подрастут младшие... И она во второй раз заговорила об этом с матерью, и потом этих разговоров было еще немало – тяжелых, обидных, со взаимными упреками, криком и слезами. Мать не знала, как вести себя, и действовала то лаской, то хитростью, то пыталась разжалобить ее, то запугивала Ольгу тем, как трудно ей будет жить одной, а под конец всегда срывалась на крик, угрозы. Может быть, в конце концов Ольга и смирилась бы, да мать сама испортила все. Однажды Ольга с отчаянием крикнула ей:

– Да пойми ты, не могу я так жить!

Мать покраснела от гнева, бросила ухват и вплотную приблизилась к ней.

– Не мо-о-жешь? – медленно протянула она. – А какая же тебе жизнь нужна? А ты подумала о том, какую жизнь я прожила? – Мать протянула к Ольге свои большие, почерневшие от работы руки со вздувшимися венами, потрясла перед ее лицом. – Что я видела, кроме работы? Чем же ты-то лучше меня? Да и чем тебе эта жизнь плоха? Ты, соплячка, еще и горя-то не видела, слава богу, ешь-пьешь досыта, плохо-бедно, а голодная не сидишь, раздетая не ходишь. Да ты в ноги мне поклониться должна, что я одна вас троих вырастила, воспитала, выкормила. Всю жизнь как проклятая ишачила, в войну куска сытого во рту не держала, все вам несла, лишь бы вас поддержать... Другие с голоду пухли, а я от всех болезней уберегла вас, выходила... А сейчас с утра до ночи спину гну – для кого? Да ты что задумала, девка? Совесть-то твоя где?

– А ты совесть мою не трогай! – вскинула голову Ольга. – Я не воровать иду, а учиться!

– Не будет этого! – крикнула мать.

– Будет! – сказала Ольга с вызовом, глядя прямо на нее.

И тогда мать ударила ее. Ольга зажмурилась и закрыла лицо руками, не проронив ни звука, а мать, не помня себя от гнева, схватила ременные вожжи и стала бить ее, и распалялась все больше, потому что Ольга не плакала и не кричала, и не пыталась убежать, только вздрагивала от каждого удара и закрывала голову руками. Мать опомнилась, когда проснулись и заплакали младшие. Тогда она бросила вожжи и заплакала сама – навзрыд, катая голову по столу.

Ольга молча вышла во двор.

Два дня они не разговаривали. Ольга ни разу не посмотрела матери в глаза, ходила с каменным лицом, мать тоже не заговаривала с ней, да и виделись-то они в эти два дня час или полтора.

На третий день Ольга уехала. Кто-то дал ей немного денег, кто-то согласился довезти до Селиванова.

Как приняла мать известие об уходе – Ольга не знала. Видимо, решила – поживет Ольга одна, узнает, что такое кузькина мать, – сама прибежит обратно да еще прощения попросит. Тем более что поселилась Ольга у дальнего родственника, известного своей скупостью и жадностью.

Но Ольга не возвращалась, хотя от этого родственника ей пришлось уйти.

И мать сама поехала к ней в Селиваново, разыскала ее в школе. И увидела, что Ольга там и живет, в комнате сторожихи, помогает топить печи и убирать классы. Мать расплакалась, увидев, как похудела Ольга, на каком жестком сундуке приходится ей спать и как бедно и неуютно было в этой темной и сырой комнате. Плакала она в тот день много, просила у Ольги прощения, умоляла вернуться домой. Ольга и сама тогда наплакалась досыта – жалко было мать, и страшно становилось ей, когда думала о том, как дальше жить одной, но вернуться в деревню все-таки отказалась. И мать так и уехала ни с чем, оставив Ольге все деньги. Ольга молча взяла их, потом выдавила из себя, не глядя на мать:

– Спасибо...

Ольга наверняка отказалась бы от денег, если бы была хоть какая-то возможность обойтись без них. И мать поняла это и, наверно, подумала тогда – значит, можно заставить ее вернуться... И первое время она присылала Ольге продукты и немного денег, а вскоре перестала и написала короткое суровое письмо, приказывая вернуться. Ольга питалась кое-как, а то и вовсе голодала, но вернуться отказывалась и ничего не просила у матери. И как ни унизительно было принимать помощь от чужих, совсем незнакомых людей – все-таки не отказывалась от этой помощи. Помогали ей тогда многие – учителя, тетя Даша – сторожиха, родители одноклассников и свои односельчане, заезжавшие в Селиванове. Мать три месяца не присылала ни писем, ни денег, ни еды. Ольга тогда и на каникулы не поехала домой. А потом мать опять приехала к ней, и снова плакала и просила Ольгу вернуться, и опять ей пришлось уехать ни с чем. Из дому стала все- таки немного присылать, хотя потом еще раз пыталась взять Ольгу измором.

Ольга приехала домой только на лето, работала все три месяца в колхозе и перед отъездом попросила председателя все заработанное ею на трудоднях при случае отправить в Селиванове. Когда мать узнала об этом – всплеснула руками и запричитала:

– Да ты что, дочка?! Что же ты на все село позоришь меня? Или я изверг какой, что твое заработанное тебе не отдам? Да разве ж я отказываюсь от тебя? Не хочешь жить здесь – поезжай с богом, силой держать не буду, чем смогу помочь – помогу...

А перед самым отъездом Ольги она собрала ее вещи и спрятала:

– Не пущу, хоть ты разбейся!

Ольга уехала в Селиваново в чем была – в летнем потрепанном платьице и тапочках на босу ногу. На другой же день мать послала ей вещи с попутной подводой и как будто смирилась с тем, что Ольге не жить дома.

И следующее лето Ольга тоже провела в деревне, и опять работала в колхозе. С матерью жили мирно, она часто болела, но крепилась, а перед отъездом Ольги слегла – и лежала не вставая, говорила мало и смотрела на Ольгу так, что хотелось плакать, закрыть лицо руками и убежать куда-нибудь – лишь бы не видеть этих глаз. Но Ольга держалась и, хотя и отложила на неделю свой отъезд, все же заранее стала