галопом на юго-восток, потому что знал: Пал Кинижи разбил свой лагерь где-то в районе реки Савы. На эти края совершали набеги разбойничьи войска Мохамеда. Пал Кинижи решил так разделаться с ними, чтобы навеки отбить у султана охоту грабить чужой народ и посягать на его отчизну.

Стало быть, верхом на коне Буйко мчался на юго-восток. План его был таков: сначала добраться до Дравы, потом от Дравы до Савы. А там, в бассейне Савы, люди подскажут, где искать Пала Кинижи. Бывший лежебока без отдыха скакал всю ночь напролёт. Скакал да оглядывался: не видать ли погони? Но ничего подозрительного не видно, не слышно. Только на рассвете поехал он шагом. Оба устали: и конь и всадник. Нелегко привыкать к седлу тому, кто привык к пуховой перине.

Солнце всходило. Когда первые лучи его мягко коснулись лица Буйко, он устало потянулся, распрямляя затёкшие члены, потом сунул руку в просторный карман своей перемётной сумы. Пошарив среди увесистых кусков грудинки и внушительных плит сала, он вытащил завёрнутый в сукно тяжёлый ключ. Развернул — ключ так и заблестел, заискрился на солнце: ведь он был сделан из чистого золота! Знали немцы, кого они ищут. Буйко был не только единственным человеком, посвящённым в тайну королевских сокровищ, но и хранителем ключа от самой сокровищницы. Венгерский народ тоже знал — об этом рассказывают ещё и сейчас, — что у короля Матьяша был сундук, полный сокровищ, о котором не имели понятия ни казначей, ни королевский наместник, ни даже сама королева. Ведь известно же, что король, переодетый в чужое платье, отправляясь на свои таинственные прогулки и щедро оделяя бедняков золотом, брал его не из государственной казны.

Ключ из чистого золота весил, наверно, полфунта. Это было изделие самой тонкой чеканной работы, на внутренней стороне которого был выгравирован королевский герб с вороном. Некоторое время Буйко внимательно рассматривал ключ, потом опять завернул в сукно и положил в карман.

И вовремя, потому что уже подъезжал к деревне и видел собравшихся у околицы людей. Буйко вежливо приветствовал их, но крестьяне не только не ответили ему с почтительностью, как принято отвечать всякому доброму человеку, — они уставились на него как баран на новые ворота и залопотали меж собой по-немецки.

Тогда Буйко, недоумевая, оглядел сначала себя, потом коня: что правда, то правда — странная была картина. На великолепном немецком скакуне в прекрасном седле сидел оборванный, грязный парень с мельницы. Костюм ему стал узок и вот-вот мог лопнуть по швам. Огромный живот здесь и там почти что вываливался из штанов, как дрожжевое тесто с противня. Кафтан был подпоясан бечёвкой, потому что никакие застёжки-пристёжки не сходились. Буйко мигом смекнул, что к чему, и дал шпоры коню, вернее, дал бы их, если б они у него были. А так как шпор не было, он что есть мочи хлопнул коня лодыжками по бокам. Послушное животное пустилось вскачь и вынесло беглеца из деревни. После этого случая Буйко зарёкся: не въедет он ни в одно селение, пока не услышит ответного приветствия на своём родном языке.

Края, по которым он проезжал, поросли высокими, тучными травами. Эти травы достигали такой высоты, что легко могли скрыть человека. И вот Буйко подъехал к обширному лугу, поросшему травой и кустарником. Он привязал коня к кусту боярышника и, пока конь щипал траву, до отвала наелся сала. Основательно подкрепившись, конь и человек, оба умаявшись от продолжительной скачки, с наслаждением растянулись на траве.

Наконец солнце вошло в зенит. Буйко встал, оседлал коня, и отдохнувший конь снова помчал седока. Буйко ехал от деревни к деревне. В каждой деревне он здоровался с жителями, но, не услышав в ответ приветствия по-венгерски, немедленно скакал прочь. Наконец, должно быть, к вечеру третьего дня, когда был съеден последний кусок грудинки, а коня уже просто воротило от подножного корма, Буйко прибыл в небольшую, но довольно опрятную деревеньку.

Пожелав, как обычно, доброго вечера, Буйко услышал в ответ хотя не венгерскую, но и не немецкую речь. Крестьяне ответили не по-словацки, а на каком-то похожем на словацкий языке. Во всяком случае, понять было можно.

— Чьи вы люди? — спросил тогда по-словацки Буйко.

— Наш хозяин — король Матьяш! — с гордостью ответили жители деревни.

— Король Матьяш? — счастливым голосом вскричал Буйко.

Надо заметить, что к тому времени под власть короля Матьяша попала половина территории, ранее принадлежавшей германскому императору.

Буйко сразу всё уяснил: раз люди с гордостью произносят августейшее имя, значит, не отчим для них король Матьяш, а отец родной.

— У короля Матьяша государств и народов невесть сколько… Вы-то какого роду-племени?

— Мы словенцы, — отвечали крестьяне. — Мы самый любимый народ короля Матьяша.

При этих словах Буйко немедленно спрыгнул с коня.

— Из чего это видно, что вы самый любимый народ короля?

— Из чего? — изумившись, переспросили крестьяне. — Так ведь спроси любого-каждого, и всяк на свете тебе скажет. Только-только король взошёл на престол, как первым делом отомстил туркам за то, что нашу землю опустошили. Потом избавил нас от вредного жадюги, германского императора. Пора б тебе знать, что у этого старца тьма-тьмущая сыновей, у сыновей — сыновья, а у тех сыновей — внуки, потому что они уже деды. Этакое тьмущее племя только тому старому скряге и прокормить… Так вот, как король Матьяш турка по носу щёлкнул, ноги его на нашей земле больше не было. Теперь мы не знаем ни турка, ни немца. Всё у нас идёт как по маслу. Бывает, конечно, и беда стрясётся. Так тому, у кого беда, король Матьяш помощь оказывает.

Буйко слушал, вытаращив глаза.

— Как он может вам помощь оказывать, когда он от вас далеко-далече?

Крестьяне с хитрым видом ухмыльнулись. А одна болтливая баба не удержалась и выболтала великую тайну:

— Так ведь что ни год, наш король переодетый, глядишь, в той, глядишь, в другой деревне объявляется. Послушает про наши страдания, поможет в беде и уйдёт, как пришёл, незнамо куда и откуда.

«Вон оно как получается, — пронеслось в голове у Буйко. — Одно доброе дело тысячекратной благодарностью оборачивается. Король Матьяш, переодевшись, раз либо два походил среди народа, раз либо два помог какому-нибудь страдальцу, а бедный люд из тысячи деревень тысячу раз благословит его за это. Простой народ из тысячи деревень тысячу раз с ним повстречается».

— Стало быть, любите вы короля Матьяша. Раз так, дайте мне кров, под которым я смог бы голову приклонить, а коню моему дайте овса горстку. Потому что я, если знать хотите, посланный короля Матьяша.

Ох, что после этого стало: словенцы так хохотали, что чуть животы не надорвали!

— Ты, малый, видать, врать шибко горазд. Да только нас не проведёшь, мы калачи тёртые. Знаем, что не пошлёт от себя король такого, как ты, голоштанника.

— На войне, люди добрые, всякое бывает, — пытался исправить положение Буйко. — Случается, как раз такой человек королю в послах и нужен.

Мысль правильная, и задумались над нею крестьяне: бывает же, что и сам король переодетый ходит, отчего же ему не отправить посла, переодетого голодранцем, с каким-либо тайным поручением?

— Куда же ты держишь путь? — спросил у Буйко один бородатый крестьянин.

— В лагерь Пала Кинижи! Может, знаете, где он находится?

— Знаем ли? Ещё бы не знать! Для того и послал его король к берегам Савы, чтоб он нас пуще глаза берег.

Кто знает, поверили, нет ли крестьяне, что свела их судьба с посланным короля, только с каждой минутой они становились с ним всё приветливее.

— Раз такое дело, пойдём ко мне, найдётся для тебя и кров, и ужин, — сказал крестьянин, бывший, должно быть, деревенским головой и занимавшийся сапожным промыслом, что Буйко сразу определил по его фартуку. — И коня овсом попотчуем. А то, я вижу, приуныл твой коняга.

Конь в это время оскалил зубы и облизнулся, будто понял, что говорят о нём.

— Эй, ты! Не хитри! — крикнул на него Буйко. — Не верьте ему, люди добрые, будто он что-нибудь понимает. Ничего он, кроме немецкого лопотанья, не понимает. Ты ему толкуешь, а он как пень. Одно и остаётся: за губы дергать.