В этом слове Отца: «может быть» – уже Агония Сына, как бы уже сквозь Серый Понедельник Страстной Пятницы черная тьма.

И, схватив его, убили. (Мк. 12, 8.)

Что же сделает с ними господин виноградника? (Лк. 20, 15.)

Смерти злой предаст злодеев сих, а виноградник отдаст другим, —

отвечают у Матфея (21, 41) сами искусители, еще не поняв, что притча – о них; а у Марка (12, 10) и Луки (20, 16) отвечает за них Иисус.

Слышавшие же т? сказали: да не будет! —

этим невольно с уст их сорвавшимся криком ужаса сами себя выдают: в злых виноградарях узнали себя. И так же, может быть, как вчера мелькнуло вдруг перед ними в одном лице другое: в Благостном – Яростный, в Агнце пожираемом – пожирающий Лев.

Он же, взглянув на них пристально, —

(новый удар бича по лицу), —

сказал: что же значит слово сие: «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла»?

Всякий, кто упадет на него, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит (Лк. 20, 17–18).

Поняли, конечно, «охранители», «возмущающий», «революционный» смысл обеих притч: свергнуть надо Израилю – всему человечеству – слепых вождей, чтобы не погибнуть вместе с ними.[743] Снова и сегодня, как вчера, возмущает народ Иисус, Возмутитель Всесветный.

И хотели схватить Его, но побоялись народа… И, оставив Его, отошли. (Мк. 12, 12.)

Первое искушение кончено, начинается второе.

И наблюдая за Ним, (первосвященники) подослали лукавых людей, которые, притворившись благочестивыми, уловили бы Его в слове, чтобы предать Его начальству и власти правителя. (Лк. 20, 20.)

Те же, пришедши, говорят Ему: Равви! мы знаем, что Ты праведен и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лицо, но истинно пути Божию учишь. (Мк. 15, 14.)

Итак, скажи нам, как Тебе кажется: можно ли нам давать подать кесарю или нельзя? (Мт. 22, 17.)

Дьявольская хитрость искушения в том, что между двумя огнями ставит оно Искушаемого: если ответит: «Можно», – то будет в глазах народа ложным Мессией, потому что истинный – освободит Израиля от римского ига; если же ответит: «Нельзя», – то выдаст Себя головой римским властям.[744]

Видя же Иисус лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры?

Покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий.

И говорит им: чье это изображение и надпись?

Так же и здесь, во втором искушении, как в первом, жало вопроса обращается на самих искусителей. Только что ответили: «кесаревы», – сами в западню свою попались; все перевернулось, опрокинулось, как в зеркале.

Тогда говорит им: отдавайте же кесарево кесарю, а Божие – Богу. (Мт. 22, 18–21.)

«Умное, наконец-таки, умное слово!» – восхищаются двадцать веков те, кто на все остальные слова Господни плюет. Чем восхищаются? Мудрым «отделением Церкви от государства», царства Божия – от царства человеческого, земного – от небесного.[745] Но если бы что- нибудь подобное мог сказать Иисус, то отрекся бы от главного дела всей жизни своей – царства Божия на земле, как на небе.

Чтобы понять это слово, надо помнить, что Иисус вовсе не отвечает, а только отражает мнимый вопрос искушающих (мнимые только ответы и могут быть на такие вопросы мнимые); делает с ним то же, что зеркало с отраженным образом. В мнимой глубине ответа – действительная плоскость, где искать глубины настоящей – все равно, что входить в зеркало: никуда не войдешь – только разобьешь стекло и обрежешься.

«Можно ли воздавать кесарево – кесарю, а Божие – Богу?» – вот в мнимом ответе действительный вопрос.

Двум господам не может служить никакой слуга, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному усердствовать, а о другом не радеть: не можете служить Богу и Маммоне,

Богу и кесарю.

Слышали это фарисеи и, будучи сребролюбивы, смеялись над Ним. (Лк. 16, 13–14.)

Тогда смеялись они, а теперь – Он. Стоило бы им только прочесть на лицевой стороне монеты: «Tiberius Caesar, divi Augusti filius», «Кесарь Тиберий, Августа Божественного сын» и на стороне оборотной: «Pontifex maximus», «Первосвященник», – чтобы понять насмешку.[746]

…Сделает (Зверь-Антихрист) так, что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет начертание или имя Зверя. (Откр. 13, 16–17.)

«Зверю – звериное, Божие – Богу», – мог ли это сказать Иисус?[747] Кесарево кесарю воздал и Он, но так, что был распят по римским законам как «виновник мятежа», auctor seditionis.

Слово о подати верно поняли враги Его – вернее друзей:

начали обвинять Его, говоря:…Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом – Царем. (Лк. 23, 2.)

Только для того, можно сказать, жил и умер Иисус, чтобы явить миру, что царство Зверя – против царства Божия и что надо между ними сделать выбор. «Бога или человеков слушаться?» – спрашивает Иуда Галилеянин, подымая против римской власти, римской подати, меч.[748] Крест поднял Иисус; мог ли Он сказать: «Бога и человеков слушаться должно, двум господам служить»?

Если две тысячи лет, от Павла, учившего во дни Нерона-Зверя:

нет власти не от Бога (Рим. 13, 1), —

до нынешних церковных политиков христианство «входит в зеркало», ищет путей в западне, то можно по этому судить, как и здесь, в учении о власти, все еще неизвестен Христос-Царь Неизвестный.

И не могли уловить Его в слове… и, удивившись ответу Его, замолчали. (Лк. 20, 26.)

Кончено второе искушение, начинается третье.

В тот же день приступили к Нему саддукеи, которые учат, что нет воскресения мертвых. (Мт. 22, 23.)

Скептики-циники, а может быть, и тайные безбожники (Бог для них – Закон), думают они о смерти, как первый саддукей, царь Соломон:

нет у человека преимущества перед скотом… Все идет в одно место, вышло из праха и в прах отойдет. (Еккл. 3, 19–20).

Странным приключением семи братьев – семи мужей одной жены на том свете – этим «скверным анекдотом» в вечности – сводят они воскресение мертвых к нелепости, самое святое делают смешным.