Когда я рассказал ей обо всем, Элизабет застыла у телефона.

– С ума сойти, – сказала она. – Чего Нора таким путем собирается добиться?

– Не знаю. Возможно, для нее это, как сказал тот тип, страховка, а может, она захочет пустить их в ход против меня. Поэтому я и послал тебе снимок.

– Не посылай мне таких вещей, Люк. Я не хочу даже видеть их. Избавься от них.

– Не могу, – сказал я. – Я должен был послать его тебе. Если бы он не был фальшивкой, я не стал бы этого делать. Ты же понимаешь. Я послал его авиапочтой, заказным. Ты можешь и не открывать конверт. Просто спрячь его в надежное место.

– Ты слишком многого от меня хочешь. Ты же знаешь, что я не смогу не взглянуть на него.

– Ну так взгляни, – сказал я, – и убедись, за какого идиота ты вышла замуж.

Несколько секунд она молчала.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты никогда не уезжал отсюда.

– Сейчас слишком поздно думать об этом.

Она снова помолчала.

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Точно?

– Точно. Мы оба ждем, когда ты вернешься.

Было утро четверга. Отправив письмо, я позвонил ей на следующий день, когда, по моим расчетам, она должна была получить его. Как только я услышал ее голос, я понял, что мне достанется. Он звучал так, словно она только что плакала.

– Немедленно возвращайся домой!

– Но, Элизабет, – запротестовал я. – Осталось всего лишь несколько дней до начала слушания.

– Меня это не волнует. Немедленно же возвращайся домой!

– Ты видела снимок?

– Снимок не имеет к этому никакого отношения!

– Говорю же тебе, что он фальшивка.

– Даже в этом случае, – всхлипнула она, – ты не должен был выглядеть таким довольным, черт возьми!

– Элизабет, ну будь же умницей.

– Я уже достаточно долго была умницей. А теперь я хочу быть просто женщиной. Я не хочу больше с тобой разговаривать. Сообщи телеграммой, когда ты вернешься!

И она повесила трубку. Я тут же перезвонил ей. Но в течение всего часа, что я сидел у телефона, мне отвечал лишь сигнал «занято». Она, должно быть, не повесила трубку. Затем позвонили из холла, что меня ждет мисс Спейзер, и я спустился к ней.

Мы побеседовали в кафе.

– Как Дани? – первым делом спросил я, когда официантка поставила перед нами кофе.

– Куда лучше, – сказала она. – Последнее несколько дней она значительно охотнее идет на контакт.

– Рад слышать это. Она посмотрела на меня.

– И все же она очень больная девочка.

– Почему вы так считаете?

– Причину своих тревог она таит глубоко в душе. И мы еще не докопались до истинной сути. Есть в ней кое-что, чего мы просто не понимаем.

– Например? – спросил я. – Может быть, я мог бы помочь.

– Будучи ребенком, была ли она склонна к вспышкам возбуждения, взрывам гнева, к яростной реакции, когда ее что-то раздражало?

Я отрицательно покачал головой.

– Насколько помню, нет. Как правило, она вела себя совершенно противоположным образом. Когда ее что-то волновало, она замыкалась. Главным образом, или у себя в комнате, или у няни. В другом случае, она могла делать вид, что ничего не произошло.

– Вела ли она себя с вами подобным образом?

Я рассмеялся.

– В этом не было необходимости. Дани и так могла обвести меня вокруг пальца.

– По отношению к матери?

Я помедлил.

– Я очень прошу рассказать мне, – посмотрела она на меня. – Я не хочу, чтобы у вас создавалось