железнодорожных пассажиров, которым пришлось провести два года в вагоне, забытом всеми на запасных путях. К счастью, мне повезло с компанией. Наша жизнь была сносной даже в самые тяжелые времена только потому, что среди нас были умные, интеллигентные люди, много путешествовавшие, каждый — специалист в разных областях знаний.
Вивиан Холт, наш старейшина, — арабист, провел почти всю жизнь в самом сердце узла политических проблем и интриг на Ближнем Востоке между двумя войнами. Его французский коллега месье Перрюш, высокий, меланхоличный, темноволосый, самый мягкосердечный из всех, служил много лет в Китае, прекрасно знал язык и объехал всю эту огромную страну. Жан Мидмор родился и вырос в Шанхае и тоже свободно говорил по-китайски. Другой вице-консул — месье Мартель — связал свою жизнь с Японией и Кореей, он говорил на обоих языках. Его семидесятилетняя мать была суровой женщиной. Должно быть, ей и ее дочери тяжело было жить в такой близости от мужчин, но она была немкой и унаследовала типичные для этой национальности педантичность и решительность. Хотя ее не всегда можно было любить, но нельзя было не уважать. Месье Шантелу, корреспондент Франс пресс, маленький и живой, всегда был готов вставить язвительное или остроумное замечание. Ученый-японист, он много лет жил в этой стране и женился на японке.
Но, без сомнения, самой колоритной фигурой был Филип Дин. По национальности грек, очень впечатлительный и исключительно многословный, он знал огромное количество всяческих историй и анекдотов. У него был лишь один недостаток — равно хорошо владея английским и французским, он говорил громким басом. Проведя несколько часов в нашей комнате, он уходил к соседям, и сквозь тонкие перегородки мы выслушивали те же рассказы, но уже на другом языке. Впрочем, добрый и мужественный человек, он много сделал, чтобы скрасить скуку нашего плена. Уравновешенного и покладистого Нормана Оуэна любили все. Во время войны он служил в разведке военно-воздушных сил в Ираке, а демобилизовавшись, устроился в компанию Маркони. Желая поправить свое финансовое положение, по протекции друга он был принят в СИС. Корея оказалась его первым назначением. Он легко справлялся с тяготами плена, но очень страдал из-за разлуки с семьей.
Несмотря на огромный багаж знаний и опыта, обнаружившийся в вашей группе, даже лучшие рассказчики вскоре исчерпали запас историй и воспоминаний. После трех-четырех месяцев они начинали повторяться, впрочем, это ничего не значило, так как по прошествии определенного времени мы могли выслушивать их заново.
Хотя кормили нас достаточно, но мысли о еде никого не оставляли. Вспоминаю, что, как только кто- нибудь случайно упоминал об обеде или ленче, на котором присутствовал, мы немедленно заставляли его в мельчайших подробностях описывать, какие яства и напитки там подавали. Нас просто сводили с ума мечты о еде, воображение рисовало кондитерские магазины со всеми видами замечательных пирожных или ресторанные столы, заставленные тарелками с необыкновенными кушаньями. Миражи исчезали, как только приходило время обеда и надо было переключаться на повседневную пищу.
Однажды весной 1951 года совершенно неожиданно вместе с ежемесячной поставкой риса пришла посылка с книгами. Их прислало советское посольство в Пхеньяне. Там была одна книга на английском — «Остров сокровищ», мы читали ее несколько раз по очереди. Другие были на русском и политического содержания — два тома «Капитала» Маркса и ленинское «Государство и революция».
Единственными среди нас, кто знал русский, были Вивкан Холт и я, поэтому мы оказались главными обладателями богатства. Но получилось так, что мистер Холт, который плохо видел, потерял свои очки, когда нашу колонну обстреляли американцы. Без них он читать не мог и попросил меня делать это вслух и громко. Чтобы не мешать остальным, мы удалялись к низким зеленым холмикам — семейным могилам на поле позади дома, благо стояли прекрасное лето и теплая осень. Я читал ему часами, и к зиме мы закончили «Капитал», проштудировав некоторые места дважды. Естественно, чтение давало пищу для интересных разговоров, мы обсуждали теории Маркса и Ленина и их влияние на мировую историю. Вивиана Холта давно привлекали социалистические идеи. Одно время он даже серьезно подумывал оставить Министерство иностранных дел и баллотироваться в парламент, но никак не мог решить, от какой партии. Его происхождение, воспитание и положение предполагали выбор консервативной партии, но взгляды и симпатии были на стороне лейбористов. Так он никогда и не сделал решительного шага.
На своем веку он наблюдал расцвет и упадок Британской империи и теперь окончательно пришел к выводу, что коммунизм — следующая ступень развития человечества. Ему самому не хотелось бы жить в коммунистическом обществе, он был слишком большим индивидуалистом, но его не могли не восхищать успехи советской системы в Центральной Азии, где русским удалось поднять уровень жизни в своих бывших колониях до своего собственного. И хотя по западным меркам этот уровень был не слишком высок, но тем не менее гораздо выше, чем у соседних народов Ближнего Востока с теми же культурой и традициями. Эффект был такой, как если бы Великобритания приблизила жизнь в Индии к своей собственной.
Осознав неизбежность коммунизма, он, склонный к абстрактному теоретизированию, уже задумывался над тем, какая форма устройства общества придет ему на смену. Эти размышления, которыми он делился во время чтения и разговоров, сильно повлияли на меня. Я смотрел на него с восхищением и уважением, забыв обо всех странностях. Этот человек был на несколько голов выше меня.
Все эти факторы, вместе взятые, привели к серьезному изменению моего мировоззрения, и из человека с традиционными взглядами и, откровенно говоря, воинствующего антикоммуниста я превратился в горячего сторонника движения, с которым прежде боролся.
Во мне росло убеждение, что создание коммунистического общества и осуществимо, и желанно. Особенно меня привлекала универсальность теории Маркса. Цель — построить мировой союз независимых государств, не разделенных национальными границами и взаимным антагонизмом, — казалась мне единственным путем, способным избавить человечество от войн.
Другим привлекавшим меня постулатом коммунизма было уничтожение классов. Заметные классовые различия в Западной Европе, в частности в Англии, всегда сильно меня раздражали. Я считал в корне неправильным и нехристианским, что о людях судят по тому, к какому классу они принадлежат, или основываясь на внешнем признаке — с каким акцентом они говорят, вместо того чтобы обращать внимание на их личные качества или ум. Классовые различия, на мой взгляд, формируют искусственные барьеры между людьми и препятствуют их свободному общению на равных. Я смотрел на это как на зло, от уничтожения которого человечество выиграет, избавившись от ненужных комплексов. Я очень одобрял идею постепенного отмирания государства с его органами насилия и принуждения.
Было еще нечто в моем характере, что делало коммунизм очень привлекательным: я всегда ненавидел соревнование между людьми. Получать от этого удовольствие мне кажется чем-то унизительным и недостойным человека. Делать что-то хорошо надо для самого себя, а не для того, чтобы превзойти и затмить другого. Я всегда старался избегать соревновательности и отступал, как только она вторгалась в мою жизнь. Именно поэтому я, например, не люблю состязательных игр. Я нахожу скучными Олимпийские игры и футбольные матчи, да и не считаю их чем-то полезным. Олимпиады перестали быть чисто спортивным мероприятием, превратившись в арену состязательности и национального соперничества, как будто количество золотых медалей, выигранных страной, говорит что-нибудь о превосходстве ее социальной системы или военной мощи. Меня совершенно не удивляют случаи, когда матчи футбольных команд заканчиваются хулиганскими выходками и бесчинством на стадионах. Это естественное последствие. Что же касается конкурсов красоты, то я считаю их явным унижением, современной формой рынка рабов. По тем же причинам меня никогда не привлекал бизнес. Мне ненавистна сама мысль принимать участие в крысиных бегах, где либо преуспеваешь, либо будешь выброшен на свалку, как мусор, где человек так захвачен деланием денег, что не остается времени ни на что другое, даже на то, чтобы получать удовольствие от траты этих денег. Я даже не был расстроен, что фирма отца прогорела, мне было бы противно бороться за ее процветание. Я был также рад, что дело не дошло до предложения каирского дяди стать его компаньоном. Мне бы пришлось разочаровать его. Когда при демобилизации из армии я мог выбирать между предложениями делать карьеру в бизнесе и государственной службой, я без колебаний выбрал последнюю.
Многие считают дух соревновательности и честолюбие добродетелями, а их отсутствие — недостатком характера. Пусть так. Я осознаю, что эти черты — стимул к деятельности и мощный двигатель экономического прогресса, но что касается меня, я сожалею, что это так. Когда сравниваешь себя с другими, всегда становишься ожесточенным или самовлюбленным, потому что рядом есть кто-то лучше и кто-то
