за ним и привезти в посольство сегодня.

— Вы слышали, что он сказал, — ответил Марш. — Сегодня слишком рано. Он не решается показаться на свет. Ему нужно ждать до утра. К тому времени гестапо, по всей вероятности, отменит поиски.

— Не понимаю, — нахмурилась Шарли.

— Ты не дозвонилась до меня два часа назад, потому что в это время я ехал на сортировочную станцию Готенландского вокзала, где гестаповцы поздравляли себя и прыгали от радости, что наконец-то обнаружили тело Лютера.

— Не может быть!

— Верно, не может. — Марш ущипнул себя за переносицу и тряхнул головой. Трудно было сосредоточиться. — Я предполагаю, что Лютер последние четыре дня, сразу после возвращения из Швейцарии, прятался на сортировочной станции, пытаясь найти возможность связаться с тобой.

— Но как ему удалось уцелеть?

Марш пожал плечами.

— Не забывай, у него были деньги. Возможно, он отыскал бродягу, которому можно было более или менее доверять, давал ему марки, чтобы тот доставал ему еду, может быть, теплую одежду. Пока не выработал свой план.

— А что за план, штурмбаннфюрер? — спросил Найтингейл.

— Чтобы убедить гестапо в своей смерти, ему нужен был кто-то на его место. — Не слишком ли громко он говорил? Американская паранойя заразительна. Он наклонился и тихо продолжал: — Вчера, когда стемнело, он, должно быть, убил человека. Человека приблизительно его возраста и телосложения. Напоил, прикончил — не знаю, как это сделал, — переодел в свою одежду, подсунул свой бумажник, паспорт, часы. Потом положил под товарный состав руками и головой на рельсы». Находился рядом, пока не убедился, что колеса проехали по нему. Лютер пытается выиграть время. Делает ставку на то, что к девяти часам утра берлинская полиция перестанет его разыскивать. По-моему, точный расчет.

— Черт возьми! — Найтингейл переводил взгляд то на Марша, то на Шарли. — И вы хотите, чтобы я привел этого человека в посольство?

— Ну, дела обстоят немного лучше, — сказал Марш, доставая из внутреннего кармана мундира архивные документы. — Двадцатого января 1942 года Мартин Лютер был одним из четырнадцати приглашенных на особое совещание в Ваннзее. После войны шестеро из них были убиты, четверо кончили жизнь самоубийством, один погиб в результате несчастного случая, двое считаются умершими от естественных причин. Сегодня в живых остался один Лютер. Согласитесь, странная статистика. — Он передал Найтингейлу документы. — Как вы увидите, совещание созывал Рейнхард Гейдрих для обсуждения вопроса об окончательном решении еврейского вопроса в Европе. Догадываюсь, что Лютер хочет сделать предложение: жизнь заново в Америке в обмен на документальные свидетельства того, что стало с евреями.

Вода продолжала течь. Музыка кончилась. В ванной раздался вкрадчивый голос диктора: «А теперь для влюбленных, оставшихся наедине в ночи, Петер Кройдер с оркестром исполнит „О, я на небесах…“»

Не оборачиваясь к Маршу, Шарли протянула руку. Ксавьер бережно взял её. Она переплела свои и его пальцы и сильно сжала. Хорошо, подумал он, ей нужно бояться. Еще более сильное пожатие. Их руки сплелись, как у парашютистов в свободном падении. Найтингейл низко склонился над документами, без конца повторяя: «Черт возьми».

— Перед нами трудная проблема, — начал наконец он. — Буду откровенен с вами обоими. Шарли, это между нами. — Найтингейл говорил так тихо, что приходилось напрягать слух. — Три дня назад президент Соединенных Штатов, не важно, по каким соображениям, объявил, что собирается нанести визит в эту забытую Богом страну. Начиная с этого момента проводившаяся двадцать лет американская внешняя политика встала с ног на голову. Теперь этот малый, Лютер, теоретически, если то, что вы говорите, — правда, может снова перевернуть все вверх дном. И это на протяжении каких-то семидесяти двух часов!

Шарли заметила:

— Тогда к концу недели все по крайней мере опять будет стоять на ногах, как раньше.

— Не остроумно.

Он обратился к Шарлет по-английски. Марш пристально посмотрел на него:

— Что вы говорите, господин Найтингейл?

— Я говорю, штурмбаннфюрер, что собираюсь поговорить с послом Линдбергом, а посол Линдберг переговорит с Вашингтоном. И я предполагаю, что они захотят получить значительно больше доказательств, чем эти, — он швырнул фотокопии на пол, — прежде чем откроют ворота посольства человеку, который, по вашим словам, скорее всего, является простым убийцей.

— Но Лютер предлагает вам эти доказательства.

— Это вы так говорите. Но я не думаю, что Вашингтон захочет поставить под угрозу достигнутый на этой неделе прогресс в области разрядки лишь из-за ваших… предположений.

Теперь вскочила на ноги Шарли:

— Это же безумие. Если Лютер не отправится с тобой прямо в посольство, его схватят и убьют.

— Извини, Шарли, я не могу на это пойти, — уговаривал её Найтингейл. — Хватит! Не буду же я доставлять в посольство первого встречного престарелого нациста, желающего удрать. Без разрешения. Особенно при нынешней обстановке.

— Не верю своим ушам. — Приложив руки к губам, она уставилась в пол, качая головой.

— Задумайся на минутку, — почти умолял Генри. — Этот тип, Лютер, просит убежища. Немцы говорят: передайте его нам, он только что убил человека. Мы отвечаем: нет, потому что он собирается рассказать нам, что вы, ублюдки, сделали с евреями во время войны. Как это скажется на встрече в верхах? Нет, Шарли, не отворачивайся. Подумай. В среду поданные при опросе за Кеннеди голоса сразу подскочили на десять пунктов. Как, скажи, реагировать Белому дому, когда мы взвалим это на него? — Второй раз Найтингейл представил последствия и второй раз содрогнулся от одной мысли. — Черт возьми, Шарли, во что ты здесь влезла?