— Уверен, что ваша предосторожность вполне благоразумна.
Возможно, он не моложе меня, подумал Марш. У американца густые светлые волосы, светлые ресницы, загар лыжника. Зубы чересчур, до смешного, правильные — ослепительно белые полоски эмали. Судя по цвету лица, у
Какое-то время все молчали. Тишину заполнял джаз по-европейски. Шарли обратилась к Маршу:
— Знаю, что ты просил меня никому не говорить. Но я была вынуждена. Теперь тебе придется доверять Генри, а Генри — доверять тебе. Поверь, другого выхода нет.
— И разумеется, мы
— Да брось ты…
— Хорошо. — Он поднял руки, показывая, что сдается.
Рядом с ней на бачке унитаза стоял новейший американский портативный магнитофон. От него тянулся провод, на конце которого вместо микрофона находилась небольшая присоска.
— Слушай, — сказала она, — ты поймешь. — Она потянулась к магнитофону и нажала клавишу. Завертелись катушки.
«Фрейлейн Мэгуайр?»
«Да».
«Та же процедура, что и раньше, фрейлейн, если не возражаете».
Щелчок, за ним гудок.
Она, нажав другую клавишу, остановила магнитофон.
— Это был первый звонок. Он сказал, что позвонит. Я его ждала, — объявила она с победным видом. — Это Мартин Лютер.
Безумие, полное безумие. Как в комнате ужасов в Тиргартене. Не успеешь поставить ногу на твердую опору, как доски начинают проваливаться под тобой. Поворачиваешь за угол — на тебя бросается сумасшедший. Отступаешь назад и обнаруживаешь, что видел самого себя в кривом зеркале.
Лютер.
— Когда это было? — спросил Марш.
— Без четверти двенадцать.
Без четверти двенадцать, то есть через сорок минут после обнаружения трупа на железнодорожных путях. Он вспомнил о ликовании, написанном на лице Глобуса, и улыбнулся.
— Что тут смешного? — спросил Найтингейл.
— Ничего. Потом расскажу. Что было дальше?
— Точь-в-точь как в первый раз. Я пошла в телефонную будку, и через пять минут он позвонил.
Марш потер рукою лоб.
— Только не говори, что таскала с собой через всю улицу эту машину.
— Черт побери, мне были нужны доказательства. — Она сердито блеснула глазами. — Я знала, что делаю. Смотри. — И, поднявшись на ноги, стала показывать. — Дека висит через плечо на ремне. Вся она легко помещается под пальто. Провод проходит по рукаву. Прикладываю присоску к трубке — вот так. Легко. Было темно, и никто ничего не видел.
Найтингейл как профессиональный дипломат спокойно заметил:
— Стоит ли говорить о том, как ты записала пленку, Шарли, и следовало ли это делать. — И обернулся к Маршу. — Не лучше ли просто дать ей возможность прокрутить ее?
Шарли нажала клавишу. Раздался беспорядочный шум, усиленный аппаратом, — это она прикрепляла микрофон к телефону, — а потом:
«У нас мало времени. Я друг Штукарта».
Голос пожилого человека, но довольно твердый. В нем слышались насмешливые, певучие нотки, характерные для уроженца Берлина. Именно такой голос ожидал услышать Марш. Потом голос Шарли, её хороший немецкий язык:
«Скажите, что вам нужно».
«Штукарта нет в живых».
«Знаю. Его нашла я».
Долгое молчание. На пленке Марш мог расслышать, как вдали раздавалось вокзальное объявление. Лютер, должно быть, воспользовался суматохой, вызванной найденным трупом, и позвонил с платформы Готенландского вокзала.
Шарли прошептала:
— Он стоял так тихо, что мне показалось: я его спугнула.
Марш покачал головой.
— Я тебе говорил. Ты — его единственная надежда.
Разговор на пленке возобновился:
«Вы меня знаете?»
«Да».
Устало:
«Вы спрашиваете, что мне нужно. Как вы думаете что? Убежище в вашей стране».
«Скажите, где вы находитесь».
«Я могу заплатить».
«Это не…»
«Я располагаю информацией. Надежными сведениями».
«Скажите, где вы находитесь. Я приеду за вами. Мы поедем в посольство».
«Слишком рано. Еще не время».
«Когда же?»
«Завтра утром. Слушайте меня. В девять часов. Большой зал. Центральная лестница. Все поняли?»
«Все».
«Возьмите с собой кого-нибудь из посольства. Но вы сами тоже должны быть там».
«Как я вас узнаю?»
Смех.
«Нет, это я вас узнаю. Покажусь, когда буду уверен, что все в порядке».
Пауза.
«Штукарт говорил, что вы молоды и прелестны».
Пауза.
«В этом весь Штукарт. Наденьте что-нибудь броское».
«На мне плащ. Ярко-голубой».
«Прелестная девушка в голубом. Это хорошо. До завтра, фрейлейн».
Щелчок.
Гудок.
Шум отключаемого магнитофона.
— Прокрути снова, — попросил Марш.
Она перемотала пленку, остановила и нажала клавишу «пуск». Ксавьер смотрел в сторону, следил за воронкой вытекающей из ванны ржавой воды, а голос Лютера сливался с пронзительным звуком солирующего кларнета.
— Когда он дал отбой, я вернулась сюда и, оставив магнитофон, побежала в телефонную будку, пытаясь дозвониться до тебя. Тебя не было на месте. Тогда я позвонила Генри. Что ещё мне оставалось делать? Он же говорит, что ему нужен кто-нибудь из посольства.
— Вытащила меня из постели, — сказал Найтингейл, зевая и потягиваясь, обнажив при этом бледную, лишенную растительности ногу. — Чего я не пойму, так это того, почему он не дал Шарли заехать
